Например, что твоя горячо любимая тетушка Амелия находится при смерти...

Толстяк пожимает плечами.

— Легко сказать,— хнычет он.

Я взрываюсь:

— Ты иногда задумываешься над тем, за что тебе платят зарплату? Или ты считаешь, что это вознаграждение за шефство над старыми американскими вдовушками?

— Не надо так думать обо мне, Сан-Антонио. Я всего лишь любитель! За последние четырнадцать лет я ни разу не изменил серьезным образом своей мадам Берюрье...

— Тем более! Ты же не поменяешь свою жену на американскую вдовушку. Даже если у нее и груди до самых колен.

— Как будто ты видел их?!

— Я хотел бы увидеть такие щедроты природы. Но боюсь, а вдруг я сердечник. Твоя богиня одной грудью моет посуду, а вторая в это же время подметает пол.

Ничего не сказав, Берюрье выскакивает из каюты, резко хлопнув дверью.

Пино смеется как сливной бачок.

— Можно подумать, что к нему возвращаются его двадцать лет!

— Тогда ему бы надо изменить и свою внешность: иначе годы могут подумать, что ошиблись адресом!

Пино взбивает расческой свои сто тридцать четыре волосины на бледном черепе. Затем той же расческой вспушивает усы, чтобы придать им задорный вид.

* * *

Праздничная месса на борту теплохода. Святой отец Колатэр правит ее на сцене кинозала. Зрелище, скажу я вам, очень волнующее! Среди верующих я замечаю и головку малышки Марлен в глубине церкво- театро-кино-праздничного зала. Она искренне радуется моему появлению и тут же сообщает:

— А вы мне снились сегодня ночью! Я видела вас в образе розового облака, сквозь которое я пролетала на крыльях! У меня за спиной было два больших крыла!

Слишком крутовато для ее интеллекта!

После окончания мессы я приглашаю ее к себе.

Мои коллеги где-то в это время шарят по чемоданам, я же закрываю дверь каюты на защелку и предлагаю Марлен кресло, а сам сажусь на койку.

Начинает слегка штормить. Кресло бросает из стороны в сторону.

— Садитесь рядом со мной! — приглашаю я нянечку.— Так будет менее опасно!

Она стремится к безопасности. Малышка явно не читала Кокто[29], но ее физическое развитие позволяет вполне компенсировать этот пробел в образовании. Ощущаю, что Марлен, все равно что богатейшая целинная земля, а такие земли надо возделывать!

Приступая ко второму акту чувственно-осязательной драмы «Все выше и выше!», я все же не забываю, что объектом номер один моих профессиональных интересов является ее хозяйка.

— Когда я думаю, что вы покидаете Францию, меня охватывает чувство горечи! — заливаю я глупышке.

— Почему?

— Мне кажется, что я вас больше никогда не увижу! Вы ведь обязательно найдете в Америке себе денежного американца, чемпиона по бобслею!

— Но это же не сразу случится! Мы с вами еще сможем встретиться в Америке! — успокаивает меня Марлен.

— Что вы? Ваша хозяйка не разрешит вам выходить из дома!

— Еще этого не хватало!

— Я просто знаю подобных рабовладелец!

— Моя хозяйка не такая! Она добрая... И потом, я вольна распоряжаться своим свободным временем!

— Это хорошо! Значит, она не очень следит за вами?

— Вы же видите...

— А сейчас вы обедаете с ней за одним столом?

— Нет... Я питаюсь в спецзале для детей.

У меня все вопросы иссякли, но зато созревает предложение:

— Вам бы надо снять свою юбку. Помнется она...

— Но это не очень удобно...

— Ну, что вы! Да это делают сплошь и рядом во всех приличных обществах! Самые знатные герцогини могут вам подтвердить это!

Она сопротивляется недолго.

И я присутствую при открытии скульптуры. Уверяю вас: это зрелищно. Это достойно телерепортажа. Чувствуется, что она совершенно без комплексов, а это всегда способствует самым тесным контактам.

Занятый по уши работой, я уже давно не оказывал внимания дамам. Поэтому свожу до минимума увертюру третьего акта вышеназванной драмы и являю на свет свое готовое к действию оружие. Марлен имеет право на исключительный сеанс, репертуар которого полностью сымпровизирован беспокойным сегодня океаном.

Как только я заканчиваю свою программу, малышка начинает лихорадочно одеваться и выскакивает из каюты, словно стартует на короткую дистанцию.

— Что же сказать хозяйке? — спрашивает она на прощанье.

— Что месса затянулась!

Я недолго остаюсь в одиночестве. В каюте появляется Пино. Лицо его зелено-голубого цвета южных морей.

— Что с тобой?

— Ты ничего не ощущаешь?

— Корабль горит, что ли?

— Он качается!

— Слава Богу! — улыбаюсь я блаженно.— Но ведь без качки доплыть до Америки никому еще не удавалось!

— Ой, Сан-Антонио, мне кажется, что сердце поднимается до самого горла!

— Выпей стаканчик. Оно опустится.

— Я в баре уже выпил целых пять! И никакого результата.

— Тоща ложись... К вечеру ты придешь в норму... Вот увидишь! А какие новости у тебя?

— Никаких, Сан-Антонио. Я ничего в каюте генеральши не нашел. Я... я об...

Пино не успевает закончить фразу и бежит в туалет.

Я же принимаю допустимую для меня дозу и жду приглашения на обед.

* * *

Как только начинает звучать уже знакомая мелодия, приглашающая к обеду, я выхожу из каюты, но направляюсь не в ресторан, а в апартаменты жены индийского атташе.

Самой совершенной инспекции я подвергаю все, куда можно заглянуть: шкаф, кровать, плафоны ламп, чемоданы, сливной бачок в туалете... Простукиваю паркет, трубы, перегородки. Ничего! Если не считать черного платья и черной вуали, что я нашел в ящике комода. О них и говорил мне офицер... Я боюсь сделать окончательный вывод. Пока. Вместо этого подвергаю тщательному осмотру каюту Марлен, которая находится напротив каюты ее хозяйки.

Она захламлена игрушками младенца, которых здесь видимо-невидимо, и в ящике, и на ковре, и на кровати. Но никаких следов ни документов, ни макета. Разочарованный, огорченный, убитый, в полном отчаянии я захожу в бар, чтобы отметить безрезультатность своей миссии стаканчиком бурбона. На борту теплохода алкогольные напитки продаются без наценок, поэтому было бы грешно не воспользоваться такой щедростью компании «Трансатлантик».

Мой Берю уже здесь. Он сидит за столиком рядом с миссис Онган-Гри. Спаивая даму густым анисовым ликером, он нашептывает ей какие-то глупости.