проигравших. Я косился на его шею и думал о том, как воткну в нее хорошенько отточенное перо.

Я не боялся. Одна мысль о том, что этот тип дрыхнет под боком у Эммы, приводила меня в ледяное бешенство. Здорово, что он подохнет, думал я. А особенно здорово, что я сам отправлю его в страну вечного мрака!

Прошло несколько дней. Эмма вновь принялась за чтение. Я ухаживал за стариком, Робби готовил еду, Бауманн уезжал утром и возвращался вечером…

Домище по-прежнему дышал ленивым спокойствием, и лето поливало нас таким солнцем, от которого загорела бы и таблетка аспирина. Кожа Эммы сделалась золотисто-коричневой, как мед. Я очень хорошо представлял ее себе в Южной Америке. Если все пройдет гладко, уж там мы отдохнем!

Вот только сначала мне предстояло сотворить эту самую вещь.

Теперь мы с Эммой оставались наедине очень ненадолго: нам выпадали лишь те полчаса, которые уходили у Робби на покупки. Я пытался взять ее, но она отказывалась.

— Нет, милый, я не хочу так, наспех, это нас недостойно…

Так что чаще всего мы беседовали. Догадываетесь, о чем?

— …Тебе лучше надеть шляпу и очки. Прием, конечно, мальчишеский, но действует хорошо. Лучший способ изменить внешность.

— А где я все это возьму?

— Я нашла на чердаке старую фетровую шляпу; думаю, она тебе подойдет. Что касается очков, я видела две пары в чемодане у старика. Вот одни и возьмешь…

— Но я же стану слепым, когда их нацеплю… Зрение-то у меня нормальное!

— Надевай только на людях: например, на вокзале, когда будешь брать билет…

— Ну ладно…

— А для… для остального у тебя все есть?

«Все» для «остального» у меня было уже на второй день. Да еще какое «все»! Остроконечный кухонный нож с длинным полустертым лезвием плюс найденный в сарае кусок водопроводной трубы… В минуты бессонницы я оттачивал ножичек, и он уже резал бумагу на лету.

Наконец наступил вторник. Я чуть не лопнул от нетерпения, пока его дожидался. Проснувшись утром, я почувствовал, что наступает решающий момент моего существования. Однако был на удивление спокоен — как некоторые боксеры в день финального поединка.

Я выполнил свои обычные обязанности: поднял старика с постели и побрил. С того самого дня он сделался совсем деревянным, и это меня немного огорчало. Если его начнут допрашивать сыщики, он, чего доброго, настучит им про то, что я делал в саду с хозяйкой, и полицейские мигом смекнут, что вдовой она стала не случайно…

Я спросил у Эммы:

— Скажи мне по секрету, кто такой этот старик?

— Его сын работал с Бауманном. Сын умер, и мы стали заботиться об отце, который, в общем-то, любил моего мужа.

— Почему «любил»? Уже разлюбил, что ли?

— Думаю, нет… С чего бы ему?.. Ведь мы к нему очень хорошо относимся.

— Может, дед подписал какую-нибудь бумагу насчет своего наследства, прежде чем прикатил сюда? А?

Она улыбнулась.

— Ты действительно неплохо соображаешь.

— Значит, я угадал? Вот оно что! Бауманн уговорил деда составить завещание в его пользу, а потом забрал к себе, чтобы тот не передумал? Верно?

— Почти.

— Да, похоже, твой Бауманн — большой затейник.

— Давай не будем сейчас о нем говорить.

— А когда же еще, если не сейчас?

Она поняла намек и отвела глаза. Мы с ней сидели в столовой и только что увидели из окна, как в ворота входит нагруженный продуктами Робби.

— Ты не забыла насчет снотворного?

— Не забыла. Я попросила его купить бутылку мартини; он его любит. Мой тебе совет: не вздумай пить из этой бутылки.

— Понял.

Потом мы с ней расстались почти на весь день. Но вечером, часов в пять, она позвала меня.

Робби спал без задних ног в своей комнате и так храпел, что казалось — мы попали в аэропорт Бурже в день праздника воздухоплавания.

— …Так: вот тебе шляпа и очки. Деньги у тебя есть?

— Нет…

— Держи. Здесь двадцать тысяч франков. Выходи пораньше, потому что в этом квартале тебе лучше не садиться в такси или на автобус. Дойдешь лесом до метро «Майо» — тебе полезно размять ноги. Ночью, на обратном пути, сменишь два-три такси и выйдешь на площади де ля Рен.

— Ясно.

— Старайся по возможности прятать лицо, но не превращайся в сыщика из любительского спектакля.

— Ты меня за идиота принимаешь?

— Нет, что ты!

Она подставила мне губы, и я влепил ей самый удачный в моей жизни поцелуй.

— Но старик-то ведь почувствует, что меня в доме нет, — сказал я.

— Нет: я буду с тобой разговаривать, как будто ты здесь, — ответила она. — Этот вопрос я уже обдумала.

Она обдумала заодно и все остальные. У этой киски были удивительные организаторские способности. С ней можно было не тратить время на бесплодные размышления: она думала за двоих! О таких в семье обычно говорят: «Золотая голова!»

Я хорошенько вдохнул добрый запах лета — и отправился на встречу с судьбой.

На такое свидание всегда ходят в одиночку.

Я слово в слово выполнил предписания Эммы: то есть долгое время шел пешком, прежде чем сесть на метро.

С наступлением ночи квартал опустел, и никто не видел, как я выходил из дома. Я прошагал по мосту Сен-Клу и выбрался через лес к станции «Майо».

Свобода будоражила меня. Я испытывал что-то вроде головокружения, поскольку давно уже не оказывался предоставленным самому себе. В какой-то момент, проходя по тихой лесной аллее, я даже подумал: а не изменить ли мне программу? Ничто ведь не мешало поехать вместо вокзала Сен-Лазар на Лионский и на первом попавшемся пыхтуне махнуть в Ниццу. Там у меня имелся дружок — владелец бара; он запросто помог бы мне пересечь итальянскую границу. Я довольно живо представлял себя у мандолинщиков-макаронников. Я поехал бы в Неаполь, ведь это один из тех городов земли, где, похоже, никогда не пропадешь. План выглядел отлично, да и выполнить его было нетрудно: ведь я еще не успел превратиться в грозу и бич полицейского мира.

Одним словом, глупо было заигрывать с гильотиной ради какой-то бабы. Ведь ничто не доказывало, что все пройдет так гладко, как говорила Эмма. Многие парни покруче меня погорели на таких делах, сыграв однажды в рулетку со смертью.

Я знал, что если меня сцапают, то без малейших сомнений установят факт предумышленного убийства и мигом отхватят башку. Для моего возраста перспектива представлялась не слишком