— Я так чувствую, — сказал Игорь.
— Ты что-то знаешь? — спросил я.
Он снова промолчал.
— Я все-таки пойду, — пробормотал я. Встал, неловко протянул ему руку, прощаясь, но Игорь не захотел отвечать на рукопожатие, и я развернулся и пошел к выходу.
Игорь и пустые больничные койки, застеленные хрустящими простынями, остались сзади.
— Прощай, Киря, — сказал мой друг вслед.
Не знаю я никаких политических строев, кроме демократии. Демократия — это власть народа. А народ может выбрать что угодно: деспотию, монархию, коммунизм — неважно, суть не в терминах.
Но истинно демократический строй это такой, когда на меня кто-нибудь косо посмотрит — а я возьму и убью поганца. И ничего мне за это не будет.
Хочу, чтоб было именно так. Не получается.
МНОГО ПОЗЖЕ. ЗАРИСОВКА ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ
Мы с мэром пили воду из трубы, которая торчала из кладки, а потом возвращались к пустой клетке напротив, вжимались носами в решетку и смотрели на телевизор, который стоял на полу, повернутый экраном к стене, и слушали его как радио.
— Если закон пройдет… если «зеленые» добьются своего… хмххр… хххррр… шахтерское лобби… ххххррр…мххррр…
— Помехи, — говорил политик.
— Помехи, — соглашался я.
— Двенадцать тысяч сто девяносто восьмая поправка… хххррр… хмммрр… людей, с коэффициентом умственного развития… хмррр… меньше ноль семи… разрешено… хмррр…
— Это подстегнет образование, — кивал мэр. — И решит проблему перенаселения.
— Они что… людей собрались?..
— Это демократия, — отвечал мэр. — Если большинство выберет — будут.
— Хмрмррр… хррр… хмррр… позволит наполнить продуктовые… ххрр…
— Как хорошо, что мы здесь, а не наверху, — сказал я.
— Ххххррр… хмррр…
— Сигнал пропал, — сказал мэр.
— Хрррмххх… хррр…
— С-сука, — сказал я.
Сплетение последнее
О ДРУЖБЕ
Даже тем неуязвимым супергероям, которых изображают в голливудских фильмах, в реальном мире рано или поздно надрали бы задницу…
Парк Маяковского был забит людьми. С одной стороны площади кричали и бесновались люди в желтых банданах, а с другой — с оружием на изготовку чего-то ждали солдаты и ополченцы. Я медленно шел через самую середину площади к Башне. Она, казалось, потемнела от копоти и оплавилась от жара; на площади было душно. Снег сыпался с небес, таял в воздухе и проливался на брусчатку проливным дождем. Плошадь перед Башней залило водой, а прогалина исчезла, вся площадь стала теперь одной сплошной, мать ее, прогалиной.
Мне что-то кричали и, кажется, приказывали остановиться. Высоко в небе стрекотал вертолет, и человек орал в мегафон. Человек грозился начать по мне стрельбу, но не начинал, хотя я его не останавливал и не собирался этого делать. Не потому, что у меня не было сил — теперь у меня их было очень много, быть может, достаточно, чтобы взорвать весь город, а потому, наверное, что я хотел, чтобы меня убили.
Я шел, и под моими ногами плескалась вода.
В неверном утреннем свете людские тела казались сплошной мешаниной серого и желтого цветов, они казались пластилиновой массой, множеством пластилиновых человечков, которых схватили и скатали из них комок чьи-то огромные, покрытые струпьями, руки.
Я подошел к самой Башне и посмотрел наверх, надеясь увидеть искорку, которую часто замечал со своего балкона, но искры не было, и я пожал плечами,
В этот самый момент застрочил пулемет. Пули дробили камень совсем рядом с дверью, но я уже был внутри.
Бесконечная жизнь невозможна в принципе. По крайней мере, всю ее ни один черт не запомнит — а что это за жизнь, которую не помнишь? Я, например, совсем не знаю, что было сто пятьдесят лет назад и ранее. Иногда мелькают смутные образы, но что они значат — дьявол разберет. Одно остается со мной через века — серая и беспросветная скука, которую не украшают даже пытки и духовные страдания этих проклятых ближних. Сорок лет назад я пытался искусственным путем вызвать амнезию и добился своего, полгода ничего не помнил, а скука осталась. Не помогло. Отсюда сделал вывод, что человек состоит из трех компонентов: души, памяти и скуки. Возможно, душа и есть вместилище скуки, но мне слишком скучно проводить изыскания на эту дурацкую тему…
Изнутри Башня оказалась и впрямь ледяной. Под ногами скрипел снег, а у самой двери начиналась прозрачная ледяная лестница, которая круто уходила вверх. Под лестницей и на пролетах была свалена разбитая мебель. Внутри стен плавали куски разноцветного желе, которые выпускали воздух через ложноножки и поднимались внутри стены выше, а потом снова опускались к полу. Кажется, эти существа были живые. Я притронулся к одному через стену — оно отпрянуло, словно медуза. Нет, не медуза. Более всего существа напоминали инфузорий.
На первых ступеньках лежала женщина в коричневом пальто с меховой опушкой. Кажется, у нее была размозжена голова.
— Иринка… — пробормотал я.
— У нее было сильное умение, — обратился ко мне усиленный электроникой голос. — Способность разговаривать с Землей, с самой сутью ее. Разве не удивительно?
— У Земли нет души, — сказал я. — Ты кто?
Голос не ответил на вопрос, но сказал:
— И благодаря ему, своему умению, она и погибла. В тот час, когда ты бросил ее здесь одну на площади. А жаль. Она — единственная, у кого проявилась действительно полезная сила.
— Выходи! — заорал я.
— Поднимись, — предложил он. — Я жду тебя на самом верху.
— Что я там забыл?
— А что ты забыл там, внизу? Поднимись, и тогда мы поговорим с глазу на глаз, обещаю.
— Хорошо, — пробормотал я и переступил через тело мертвой Иринки.
Вчера я для разнообразия сделал доброе дело. Я перевел старушку через улицу, завел ее в мясницкую и за стаканчиком «Тжемесона» поговорил за жизнь. Старушка призналась, что не может и не хочет жить. «Разве это жисть?» — скрипела она. Я выслушивал ее, кивал, а потом вколол ей ударную дозу яда.
Старушка отмучилась и умерла с благодарной улыбкой на губах.
Шучу, конечно, не так было. По крайней мере, улыбки я не заметил, хотя то, что мучилась, — правда.
Я попытался рассказать Прокуророву о своих чувствах, но этот придурок опять ничего не понял. Он плакал и умолял отпустить его. Я спросил его: «Прокуроров, ты хочешь стать сверхчеловеком или нет?» Прокуроров смотрел на меня и не отвечал. Ему бы до одноклеточного дорасти…
Чем выше я поднимался по стеклянным ступеням, тем холоднее становилось; сквозь щели проникал колючий ветер, который задувал на ступени снежинки — они таяли, но на их место прилетали другие. Чем выше я поднимался, тем больше их становилось; на верхних этажах появилась наледь, а перила были покрыты тонкой корочкой шершавого льда. Я исцарапал ладонь, но руку от перил не отнял и вел ее по льду дальше, а сзади тянулась узкая кровяная полоска.
