однажды вынимали занозу из лапы медведя, его запутали сеткой. Он не мог ни царапаться, ни кусаться.

Капитан Кравцов внимательно посмотрел на племянника.

— Сумеем ли мы снять сетку и взнуздать Джо?

— Попробуем, — ответил Леня.

Стали готовиться к операции.

Шофер принес крепкую и легкую палку из дюралюминия, которой обычно пользовался во время горных походов.

Потом наступило самое трудное.

Выполняя просьбу Кравцова, все покинули барак. Леня и Борис Захарович вдвоем должны были опутать тигренка сетью.

Партизаны и врач-немец ожидали в небольшой пристройке, где работал фельдшер и помещалась аптечка отряда. Через тонкие стенки было хорошо слышно все, что делалось внутри.

'Слышался легкий стук молотка, позвякивание металла. Вполголоса чертыхался Борис Захарович, — должно быть, сетка нелегко снималась с гвоздей. Джо не издавал ни звука.

Наконец сетка со звоном упала на пол, и вскоре ожидавшие услышали недовольное ворчание Джо. Оно усиливалось, стало захлебывающимся, злым. Капустин сжал приготовленный на всякий случай револьвер. Профессор, испуганно озираясь, сделал несколько шагов к дверям.

Рычание вдруг стихло, будто пасть Джо заткнули кляпом. Раздались странные звуки — кто-то царапал пол, гудел, точно рассерженный шмель.

— Готово! Ждем! — послышался голос Бориса Захаровича.

Командир отворил двери.

На полу, опутанный металлической сеткой, лежал Джо. Вид у него был жалкий. Большая лобастая голова осталась на свободе, тело же все было опутано. Крепко зажав зубами палку, закрепленную на затылке ремнями, Джо налитыми кровью глазами косился на людей, не понимая, что с ним хотят делать.

Из предосторожности Борис Захарович обмотал Джо поверх сетки еще и цепью, так что тигренок напоминал спеленатую куклу. Только больное бедро осталось неприкрытым.

— Гм! Искусная упаковка! — пробормотал, войдя, профессор. — Белый халат найдется у вас?

Халат нашелся у фельдшера. Принесли и горячую воду. Надев тонкие резиновые перчатки, хирург прокипятил на спиртовке имевшиеся в его чемодане инструменты.

— Вы, вы и вы! — Он поочередно ткнул пальцем в командира, Леню и Кравцова. Профессор сделал знак Лене подойти ближе.

— Вы будете ассистентом. Битте! Сейчас снимем зверю боль.

— Хотите дать Джо наркоз? — спросил Леня.

— Только местное обезболивание. Хлороформ кошачьей породе не дают. Трудно установить дозу. Зверь может не проснуться. — Хирург быстро и умело сделал Джо укол в больную лапу.

Тот жалобно рявкнул.

— Лежать смирно! Так. — Врач сделал неуловимое движение скальпелем.

Из разреза потоком хлынул гной. Тигренок взвизгнул, дернулся всем телом.

— Спокойно, моя кошечка. — Немец захватил щипчиками пулю, вынул ее. — Теперь будешь здоров.

Рану обильно залили йодом. Бинтовать профессор не советовал.

— Через полчаса освободите зверя — и покой.

Профессор вымыл руки, вопросительно оглянулся на окружающих. Командир понял этот взгляд.

— Позовите Каратова! Пусть доставит профессора обратно, к городу, пока не наступило утро, — сказал он Лене.

Не слушая благодарностей хирурга, командир подошел к Джо.

— Ну, поправляйся, теперь твоя очередь оказать нам услугу, полосатый брат. Так, кажется, зовут тебя охотники в Индии?

И «госпиталь» опустел.

Удивительные дни бывают в Крыму ранней весной. Сразу после снежных заносов и вьюжного холодного ветра вдруг дохнет теплом, вспыхнет огненным пожаром над горами солнце, и без всяких переходов наступает почти летняя жара.

Бурливым потоком устремляются в низины подтаявшие снега, зеленым покрывалом одевается лес, белым и розовым цветением — сады. В зимней одежде становится невмоготу.

Именно такой день выпал однажды в крымских горах, хотя по календарю числилось всего лишь десятое марта 1942 года.

Мотоцикл с коляской, с огромной скоростью огибавший повороты Симферопольского шоссе, неожиданно затормозил, остановился. Мотоциклист в форме эсэсовского офицера поднял защитные очки на лоб, огляделся.

— Тепло! Объезд, вероятно, здесь, ефрейтор? — Он указал на знак, запрещающий проезд автомашинам ввиду ремонта пути. Дорога впереди была совершенно пустынна.

— Точно так, господин гауптштурмфюрер! — почтительно отозвался сидевший в коляске гитлеровец. — Именно здесь бомбили вражеские самолеты.

— Куда же надо свернуть?

— Чуть подальше, направо. Дорога пойдет в гору. Километра два придется ехать лесной тропой. Только... (ефрейтор смущенно запнулся) придется сбавить скорость, господин гауптштурмфюрер.

Офицер презрительно покосился на своего спутника.

— Вы что, боитесь быстрой езды? Ползти черепахой не собираюсь. Шифровка должна быть вручена безотлагательно. Именно поэтому я не мог ждать, пока пойдут автомашины, и вынужден был воспользоваться мотоциклом. Впрочем, — улыбка зсэсовца стала еще более презрительной, — вы можете не бояться за вашу драгоценную жизнь. Я в Берлине получил первый приз на гонках.

— Что вы, господин гауптштурмфюрер! Вы изумительно ведете машину. Теперь я понимаю, почему вы отказались от водителя. Я имел в виду другое. Дорога в лесу труднопроходима и не безопасна...

— Вот как? Что же там — дикие звери? Это меня обрадует. Я ведь не только спортсмен, но и страстный охотник. А партизан в этом районе нет — я имею сведения.

Ефрейтор понизил голос:

— Ходят всякие слухи...

Офицер громко засмеялся.

— Слухам, уважаемый, верить не следует. Это так же верно, как то, что меня зовут барон фон Шредер. Мы, немцы, точно знаем не только, какое вооружение у противника, но даже количество поголовья в их бывшем заповеднике. Я сам видел справку наших ученых. Не считая птиц, в заповеднике лишь олени, косули, из хищников — лисы.

— Что ж, возможно, речь шла о лисе... Осторожней, — вдруг вскрикнул ефрейтор. — Вон там, в кустарнике, шевелятся ветви!

Но офицер и сам заметил странную дрожь кустарника. Что-то золотистое, полосатое мелькнуло в зелени хвои. Мелькнуло и скрылось. Шредер прикусил губу: «Не уйдешь!» Он выключил мотор, вынул парабеллум, бесшумно отошел от мотоцикла, не спуская глаз с подозрительного кустарника. Зверь, видимо, и не собирался убегать. Фон Шредер опытным взглядом охватил очертания его небольшого гибкого тела, скрытого густой растительностью.