остановившись, бросил на девушку сердитый, враждебный взгляд.

— Чем ты околдовала меня, Анна? Почему я должен позволять тебе так много? Смотри, ты нарвешься… глупая ты девчонка.

Но вспышка гнева прошла, последние слова Вернер произнес уже с нежностью, глаза его подобрели. Он в недоумении покачал головой.

— Странно… В тебе что–то есть, сестричка… Что–то неуловимое… Но я тебя серьезно предупреждаю — не проделывай таких экспериментов с другими. Тебе не простят.

Это была тревога старшего брата за судьбу молоденькой, еще не знающей жизни сестры. Он опасался, как бы она не наделала глупостей, предостерегал ее, хотел оберечь от беды.

— Хорошо, Людвиг, я учту ваш совет, — сказала Оксана, сделав вид, что она растрогана. — Мне очень грустно, что вы уезжаете. Вы не забудете свою сестричку? Напишете? Хотя бы одно письмо? Вы не представляете себе, как я буду рада!

Летчик нежно потрепал ее по плечу рукой.

— Я буду писать, Анна. Обязательно. Я буду держать тебя в курсе всех событий. По–моему, дела на фронте идут блестяще и победа близка. Кажется, я понял стратегический замысел нашего верховного командования.

Он вынул из чемодана карту Советского Союза и повесил на стене.

— Смотри! Вот Кавказ, Баку, тут у русских сосредоточены основные запасы нефти. Скоро мы нанесем главный удар где–то здесь.

Вернер провел пальцем по карте и вдавленный след от его длинного розоватого ногтя протянулся от Ворошиловграда до Волги. Летчик оглянулся на девушку, желая убедиться, поняла ли она его мысль. Но Анна оказалась разочарованной.

— А Москва? — спросила она капризно и обиженно. — Когда же будет взята Москва?

Людвиг снисходительно усмехнулся.

— Ты плохо разбираешься в военных делах, Анна. Но я постараюсь объяснить тебе в самой популярной форме. Для того, чтобы умертвить человека, вовсе не обязательно поразить его в самое сердце. Свое сердце он будет защищать, прикроет щитом, броней. Но достаточно чиркнуть бритвой по его шее, перерезать сонную артерию, и он тут же выпустит дух. Сердце России — Москва. Оно перестанет биться, когда мы перережем артерию, по которой к нему поступает с Кавказа нефть — кровь войны.

Летчик торопливо достал портсигар и закурил. Глаза его блестели от возбуждения.

— Людвиг, ведь вы не можете знать замыслы генерального штаба, — как можно спокойнее и безразличнее заметила Оксана. — Только будущее покажет…

Вернер не дал ей договорить.

— Разве я тебе сказал, что генеральный штаб посвятил меня в свои планы? Если бы я располагал точными сведениями, я не сказал бы тебе ни одного слова. Все это только мои предположения. Но я не ошибаюсь. Не даром нас перебрасывают туда, в Ворошиловград. Я оставлю тебе эту карту. Ты сможешь проверить по ней — ошибся я или нет.

Уже уходя, Людвиг вынул из кармана свою фотографию и, посмеиваясь, написал на обороте: «Дорогой Анне Шеккер — моей будущей жене. Майор Людвиг Вернер».

— Вот тебе талисман, — сказал он, передавая фотографию девушке. — Если кто–нибудь будет приставать или обидит тебя, скажи этому мерзавцу, что он будет иметь дело со мной. А теперь идем в кино. Я предупредил твоего начальника, что ты сегодня не придешь в столовую. Эти дни я хочу провести с тобой.

Но только дважды они смогли сходить в кино. На четвертый день самолеты дивизии поднялись в воздух и взяли курс на юго–восток.

Людвиг выполнил свое обещание: вскоре Оксана получила первое письмо. Оно было кратким, всего несколько фраз: «Дорогая Анна, я пишу тебе, сидя на ящике под крылом своего самолета. Здесь жарко, голая пустынная степь, но я несколько раз на день вижу с высоты чудесную реку — Дон. Читай газеты и следи за картой. Потерь у нас почти нет. Настроение прекрасное. Пиши. Твой Людвиг».

Через месяц он снова откликнулся бодрым, восторженным письмом.

«Как ты можешь убедиться, милая Анна, — я не ошибался. Сегодня я один из первых сбросил бомбы на Сталинград. Это особенный город. Он вытянулся узкой длинной полоской по правому берегу Волги. Много заводов, трубы их не дымят. Имеется гигантский элеватор — прекрасный ориентир. Когда Сталинград будет захвачен, первое, что я сделаю, — искупаюсь в Волге. Она здесь разливается очень широко. Величественное зрелище! Наша победа близка. Настроение великолепное. Твой рыцарь Людвиг».

После этого письма майор Вернер надолго замолчал. Ему было некогда, он воевал, мечтал о том дне, когда сможет искупаться в Волге. Но Оксану уже не интересовал рыцарь «Простреленного яблока». Девушка сняла со стены подаренную им карту, сохранившую след ногтя летчика, свернула ее, спрятала под кровать, — она не могла смотреть на карту без содрогания. Людвиг не ошибся: бои уже шли в Сталинграде, гитлеровцы спешили перерезать важнейшую артерию страны.

Эти дни Оксана жила будто во сне. Она работала, как автомат. Ее встречали связные — Тарас, женщина с печальным лицом, старик, похожий на профессора. Она передавала им «посылки» — точную информацию о Полянском аэродроме. Но нужна ли была кому–нибудь эта информация — девушка не знала. Жестянщик не давал о себе знать.

Время, казалось, остановилось. И вдруг что–то произошло. Какая–то перемена… Оксана уловила это не сразу — тон немецких газет был по–прежнему бодрый, но что–то изменилось в военных сводках, в корреспонденциях с фронта. Вернее, сводки стали похожими друг на друга как две капли воды: «В Сталинграде русские удерживают в своих руках только узкую кромку обрывистого берега. Наши солдаты видят Волгу. Успешные бои, противник потерял… потоплено… захвачено… взято в плен…» Так сообщали позавчера, вчера и сегодня. Проходит еще несколько дней — картина без изменений. Радостная волна надежды нахлынула на Оксану. Она повесила карту на прежнее место и, придя домой, подолгу ее рассматривала. Маленький кружочек на правом берегу Волги притягивал к себе ее глаза. Сталинград… Судя по снимкам из газет, города уже не существует, но он не сдается.

Неожиданно пришло письмо от Людвига. Оксана получила его в столовой, поспешно распечатала конверт и пробежала глазами по строчкам, стараясь уловить суть. На этот раз она не нашла в конце письма стереотипной фразы: «Настроение прекрасное!» — и облегченно вздохнула.

В каждом слове письма чувствовалось едва сдерживаемое раздражение. «Мы перекочевали поближе к реке. Очень удобно — за день делаем несколько вылетов, но я недоволен нашей пехотой и танкистами, — писал Вернер. — Мы, летчики, превратили этот проклятый город в груды дымящего щебня, мы наносим беспощадные удары по тылам русских, гоняемся за каждым пароходом, баржей, топим их в красной от крови реке, как котят, а пехота никак не может преодолеть узкий участок в сто–сто пятьдесят метров и сбросить остатки русских в Волгу. Надеюсь все же, что они это сделают в ближайшие два–три дня».

Прошло не три, а пятнадцать дней с того момента, как написал письмо Людвиг, а положение в Сталинграде не изменилось. Правда, газеты захлебывались от восторга, сообщая, что на каком–то участке немецкие войска уже вышли к самой Волге. Оксана видела огромный снимок на первой странице: обросший щетиной гитлеровский солдат показывал своим товарищам наполненный водой котелок. Лаконичная, но многозначительная подпись гласила: «Он принес воду Волги…» Оксана вырезала этот снимок и отослала его Вернеру, написав, что она надеется в самом скором времени получить взамен другую фотографию, на которой будет снят ее рыцарь, купающийся в Волге.

Людвиг ответил с мрачным юмором: «Время для купанья неподходящее, боюсь простудиться. Несколько наших уже приняли ванну в Волге вместе со своими самолетами. Моя эскадрилья творит чудеса храбрости. Скоро прилетят белые мухи. Настроение приподнятое». Сочиняя это письмо, он, вероятно, кипел от злости.

Теперь Оксана с нетерпением ожидала писем от Вернера. Но он снова надолго замолчал. Только в ноябре ей вручили тощий конверт. На листке из блокнота было торопливо набросано несколько фраз: «Ничего не пойму. Спокойно жду своего часа. Да хранит тебя бог, Анна. Твой Людвиг».

Вскоре все стало ясным. Виновными во всем оказались союзники гитлеровцев — румыны, чьи дивизии охраняли «коридор», идущий к Сталинграду. «Некоторые румынские части дрогнули под нажимом советских войск, покинули свои позиции и внесли панику», — спокойно, словно речь шла о мелком эпизоде и ничего