страсть к наживе, не разбирая средств; ради обогащения готов грабить, убивать, насиловать. Он не уважает ни человеческой личности, ни какого-либо права. Так думает Стэнли.

Прошлое не повторится. Теперь за спиною банк Ротшильда и банк «Сосьете женераль дю Бельжик», теперь в его распоряжении пароходы, винтовки, бочки со скверным виски, куча всяческих припасов и молодцы, не боящиеся замарать руки в крови.

Когда-то вниз по Конго к океану везли рабов. Три века кряду их запихивали в трюмы парусников, отплывавших в Америку. Говорят, еще лет десять – пятнадцать назад в Конго промышляла «черным товаром» фирма Режи… Бог с нею, с работорговлей. Старая песня, вышедшая из моды, как и плавучие тюрьмы под парусами. Зачем возить черных за океан, когда и тут, в Конго, найдется дело! Разве в Европе не сбыть золотые слитки и жемчуг Конго? Разве не ахнут европейские дамы при виде пятнистых леопардовых шкур, добытых в Конго? И разве не хороша для галантерейных фабрикантов кожа крокодилов, греющихся на серых речных камнях? А чудесная древесина – красное дерево, тик, окуме? А пальмы, встающие из земли, влажной, как губка? Нет, зачем же волочить невольников за океан!

До самого отъезда из Европы Стэнли неоднократно встречался с королем Бельгии Леопольдом И. Монарх и бывший репортер испытывали друг к другу чувства почти нежные. Оба были энергичны, оба умели держать язык за зубами и оба отлично уразумели справедливость латинской пословицы – opes advectas amnis[4].

На дворцовых церемониях Леопольд едва удерживал зевоту, но в деловом кабинете, выслушивая биржевых агентов, беседуя с промышленниками или просматривая банковскую документацию, поданную личным секретарем графом Борхфеве, он отнюдь не скучал. В натуре его было то, что называется коммерческой сметкой, он был прирожденным воротилой-комбинатором.

Леопольд, однако, сознавал, что не обладает реальной военной силой для немедленного объявления Конго бельгийским. Не конголезцы его страшили, а «свой брат белый» – европейские державы. И король назвал предприятие интернациональным. К тому же Леопольд покамест не хотел начинать открытые военные действия в Конго. Полноте, он придумал иную методу.

Дело короля – думать и платить, дело главноуправляющего – действовать. «Конго улыбается нам». Стенли не улыбается Конго. И к дьяволу дурацкие рассуждения о морали!

Осенью семьдесят девятого года он готовит к плаванию привезенные из Европы паровые суда, сгружает обильные припасы, рассылает по окрестным племенам гонцов и не забывает удерживать в ежовых рукавицах наемников-занзибарцев.

Главноуправляющий! Поперечная складка над переносицей лежит как меч. Нижняя челюсть обозначилась еще резче, голос звучит жестко. Он вездесущ, он не знает устали. Помощники-европейцы стараются во всем походить на мистера Стэнли, они побаиваются его, здорово побаиваются, не меньше, пожалуй, чем мухи цеце…

Затемно Стэнли возвращается на яхту «Ройял». Яхту подарил ему король Леопольд, шикарную яхту подарил, вся отделана красным деревом, бронзой.

Наскоро записывает он в дневнике свершенное нынче. И заканчивает: «Перед отходом ко сну я, по обыкновению, читал Библию». Поставив точку, валится на кожаный диван. Какая там Библия! Едва коснувшись подушки, он уже спит.

Боевой барабан сотрясал над саванной горячий воздух.

У Юнкера колотилось сердце. Он верил: африканские воины не станут нападать на одинокого белого. Не станут… А сердце все же колотилось тревожно.

Носильщики перешли Уэре, выбрались из зарослей. Буйное солнце ожгло, как кипятком, проводников, русского географа.

Рослый мускулистый человек, возвышаясь над воинами, поджидал пришельцев. «Вождь Ндорума», – сказали проводники Юнкеру.

Одних вождей прельщают ордена и регалии, другие к ним равнодушны. Вождь Ндорума знаками отличия пренебрегал, с него было довольно рокко – простой домотканой одежды. Его крупная голова была откинута, лицо изобличало натуру решительную, ум быстрый.

Почетная стража стояла полукольцом, усатые воины с заплетенными в мелкие косички-колбаски волосами. Набедренные повязки из обезьяньих шкур составляли их одежду, овальные щиты и копья с железными наконечниками – вооружение. А позади сгрудились жители селения, азанде, – одни совсем темные, другие посветлее, третьи почти желтокожие.

Носильщики остановились. Василий Васильевич выступил вперед. Накануне он затвердил приветственную речь. Глядя на рослого вождя снизу вверх, Василий Васильевич начал с того, что расточил ему похвалы. Похвалы, как известно, вождям в отраду. Могучим, непобедимым, мудрым отцом народа называл Юнкер Ндоруму, и вождь, пренебрегавший знаками отличия, не устоял перед сладкими словесами. Он милостиво закивал головою, однако быстро совладал с приступом тщеславия и посмотрел на чужестранца пытливо, настороженно, вопросительно.

Тогда Василий Васильевич перешел ко второй части своей речи. Он сказал, что прибыл сюда, к азанде, с открытым сердцем, что ему, белому, ничего не надо – ни рабов, ни слоновой кости, не надо ему никаких богатств, а надо только поселиться на берегах Уэре, узнать, как живут они, азанде, какие реки текут в их краях, какие животные водятся в их лесах…

Они слушали Юнкера с плохо скрытым недоверием. Что за чудеса? Ведь белым всегда нужны рабы, всегда нужна слоновая кость, а этот… Но он пришел один, без своих соплеменников, а в одиночку он не страшен.

Закончив речь. Юнкер сделал знак носильщикам распаковать три тюка. И опять – что за притча: не искрометные бусы-стекляшки, не блестящие зеркальца доставал белый пришелец из тюков, но ситцевые рубашки и холщовые портки. Русскую мужицкую одежу привез Василий Васильевич под экватор, в глубины Африки, и русской крестьянской одежкой одарил он всех, кто встречал его теперь «на околице» деревни.

– Чужестранец! – провозгласил Ндорума, и взбудораженная толпа стихла. – Чужестранец, на моей земле ты найдешь покой и кров. Мы примем тебя братски. Если тебе нужна хижина, ты получишь хижину, если тебе нужна жена, ты получишь жену, если тебе нужна пища, ты получишь пищу.

Когда вождь умолк, настал черед колдуна-бинзе. Что скажут духи о чужестранце? К добру иль худу явился белолицый человек?

Старик колдун был увешан амулетами из звериных клыков, какими-то палочками и камешками. Длинные петушиные перья, черные и красные, колыхались над седой головой.

От духов зависело многое. Колдун мог испортить всю обедню. Но тут Василий Васильевич приметил, что старик многозначительно косится на еще не распакованные тюки. Перехватив взгляд колдуна, Юнкер подмигнул ему и успокоился. «Экий меркантильный маг», – иронически подумал путешественник и стал смотреть, что будет дальше.

Тамтамы ударили торжественно и мерно. Все расступились, и старик колдун пошел кругами – медленно, плавно, сытым коршуном. Тамтамы участили ритм, колдун убыстрил пляску. Амулеты на груди загремели, как галька в час прибоя, петушиные перья метнулись, как верхушка пальмы при порыве ветра.

Все чаще, все громче, все грознее били тамтамы. И все быстрее плясал колдун. Плясали его руки, ноги, скулы, все его жилистое, выдубленное солнцем тело, обвешанное палочками и камешками. Глаза прорицателя налились кровью, он покрылся потом. А тамтамы били уже в бешеном крутящемся темпе, завораживая, гипнотизируя толпу, заставляя всех притопывать, вскидывать плечи, поводить бедрами.

И разом смолкли тамтамы. Тишина рухнула на толпу, как тяжелый шатер, у которого подрубили деревянные стойки, тишина накрыла людей, и было слышно, как с присвистом и хрипом дышит старик колдун. Закатив глаза, налитые кровью, он распростерся на земле, прижал к ней ухо. Лопатки у колдуна ходуном ходили, ребра вздымались и опадали. Колдун слушал духов. Никто не двигался. Все словно бы