зала.

Не было никаких аплодисментов, никаких поздравлений. Никто еще ничего не понял. Флер-Имсахо был, как всегда, озабочен, зануден, но и он ничего не увидел и продолжал спрашивать у Гурдже, как, по его мнению, идет игра. Гурдже солгал. «Фактор» полагал, что игра идет в нужном направлении. Гурдже не сказал ничего и кораблю, от которого ждал большего.

Ел он в одиночестве, и мысли его были ничем не заняты. Вечер он провел, плавая в бассейне глубоко под замком, вырубленном в той самой скале, на которой стояла крепость. Он был один. Все остальные разбрелись по башням и зубчатым стенам замка. Некоторые поднялись в воздух на аэрокарах, чтобы увидеть далеко на западе красное сияние — там начиналось Всесожжение.

Гурдже плавал, пока не устал, потом вылез из воды, вытерся, оделся — брюки, рубашка, легкий пиджак — и пошел прогуляться по куртине замка.

Ночь была темна под плотными тучами. Высоченные золоцветы, поднявшиеся выше наружных стен, перекрывали далекий свет приближающегося Всесожжения. Императорская гвардия стояла на страже, чтобы никто не учинил пожара раньше срока. Гурдже пришлось подвергнуться обыску — охранники проверили, нет ли у него чего-нибудь для высечения искр, и только после этого выпустили из замка, в котором уже готовили к закрытию ставни, а дорожки были влажны после проверки оросительной системы.

В безветренной темени потрескивали и шелестели золоцветы, подставляя свои только что созревшие, сухие, как трут, плоды пряному воздуху: огромные луковицы с горючей жидкостью, висевшие на верхних ветвях, скидывали с себя верхний слой коры. Ночной воздух был насыщен пьянящим ароматом их соков.

Над древней крепостью повисло ожидание — некий религиозный транс, трепетное предчувствие, и даже Гурдже почуял эту ощутимую перемену настроения. Звуки аэрокаров, которые, возвращаясь в замок, заходили на посадку над заболоченным, увлажненным участком леса, напомнили Гурдже о том, что к полуночи все должны вернуться в замок. Он медленно побрел назад, впитывая в себя атмосферу замершего ожидания, будто она была чем-то драгоценным, мимолетным и неповторимым.

Он не чувствовал усталости, а приятная ломота в мышцах после плавания перешла в покалывание, распространявшееся по всему телу, и потому он, поднимаясь по лестнице на этаж, где располагалась его комната, ни разу не остановился и продолжал подниматься, даже когда труба возвестила полночь.

Гурдже наконец поднялся к высокой стене под приземистой башней. На дорожке, обегавшей вокруг замка, было темно и влажно. Он посмотрел на запад, где кромка неба полыхала неярким, размытым сиянием. Всесожжение было еще далеко, за горизонтом, и его ореол отражался от туч наподобие багрового искусственного заката. Несмотря на этот свет, Гурдже ощущал непроницаемость и спокойствие ночи, которая окружила замок, убаюкивала его. Он нашел дверь в башне и поднялся на ее зубчатую вершину, а там, облокотившись на каменное ограждение, устремил свой взгляд на север, где лежали невысокие холмы. Он прислушался к звуку капель в системе орошения где-то под ним и едва различимому шуршанию листвы золоцветов, готовящихся к самоуничтожению. Холмы были почти неразличимы, Гурдже оставил попытку разглядеть их и снова повернулся к той изогнутой темно-красной полосе на западе.

Где-то в замке протрубила труба, потом еще одна, потом еще. Послышались и другие звуки, отдаленные выкрики, топот, словно замок опять пробуждался. Что бы это могло значить? — подумал он и плотнее запахнул на себе тонкий пиджак, ощутив прохладу ночи, когда с востока вдруг подул ветерок.

Печаль, которую он испытал днем, не до конца оставила его — напротив, ушла куда-то вглубь, стала чем-то менее явным, но при этом в большей мере частью его самого. Какой прекрасной была эта игра, как он радовался, наслаждался ею… но зачем-то гнал ее к концу, делая свою радость скоротечной. Понял ли уже Никозар? Уж подозрения-то у него наверняка должны появиться. Гурдже сел на небольшую каменную скамеечку.

Он внезапно осознал, что ему будет не хватать Никозара. Он чувствовал, что император в определенном смысле ближе ему, чем любое другое существо, что эта игра — интимное действо, что они делятся опытом и ощущениями, и никакие другие отношения, пожалуй, с этим не сравнятся.

Наконец он вздохнул, поднялся со скамьи и снова подошел к ограждению, откуда открывался вид на мощеную дорожку у подножия башни. Там стояли два императорских гвардейца, едва видимые в лучах света из открытой башенной двери. Их бледные лица были задраны вверх — они смотрели на Гурдже. Он не знал, помахать им или нет. Один из стражников поднял руку, и в глаза Гурдже ударил яркий свет. Он закрылся рукой. Третья фигура — потемнее и поменьше, — которой Гурдже не заметил до этого, двинулась к башне и вошла в освещенную дверь. Луч фонаря погас. Гвардейцы встали по сторонам двери.

В башне раздалось эхо шагов. Гурдже снова сел на каменную скамейку и стал ждать.

— Морат Гурдже, добрый вечер.

Это был Никозар — темный, чуть сгорбленный силуэт императора Азада выплыл из башни.

— Ваше высочество…

— Сидите, Гурдже, — сказал тихий голос.

Никозар присоединился к Гурдже на скамейке; его лицо, освещаемое только слабым мерцанием из лестничного колодца башни, напоминало неотчетливый лунный диск. Видит ли Никозар его, спрашивал себя Гурдже. Лицо-луна повернулось к растянувшемуся на весь горизонт пунцовому мазку.

— На мою жизнь покушались, Гурдже, — тихо сказал император.

— Неужели… — в ужасе начал Гурдже. — Вы целы, ваше высочество?

Лунообразное лицо снова повернулось к нему.

— Со мной ничего не случилось. — Верховник поднял руку. — Прошу вас, обойдемся без «высочеств». Мы здесь одни, так что протокола вы не нарушаете. Я хотел объяснить лично вам, почему в замке введено военное положение. Все стратегические пункты заняла гвардия. Новой атаки я, правда, не жду, но мы должны быть предусмотрительны.

— Но кому это нужно? Кому нужно нападать на вас?

Никозар посмотрел на север, в сторону невидимых холмов.

— Мы полагаем, что преступники предприняли попытку бежать через акведук к озерам, так что я и туда послал гвардейцев. — Он неторопливо повернулся назад к Гурдже. Голос его звучал приглушенно. — Вы поставили меня в любопытную ситуацию, Морат Гурдже.

— Я… — Гурдже вздохнул, опустил глаза. — Да. — Он скользнул взглядом по круглому бледному лицу перед ним. — Мне очень жаль. Я хочу сказать, что игра… почти закончена. — Он услышал, как дрогнул его голос, и не смог заставить себя взглянуть на Никозара.

— Ну что ж, — тихо сказал император, — посмотрим. Может быть, утром у меня для вас будет сюрприз.

Гурдже вздрогнул. Мутное бледное лицо перед ним было слишком неотчетливым, чтобы различить выражение. Но неужели Никозар говорит всерьез? Он ведь наверняка должен был увидеть, что его позиция безнадежна. Или он увидел что-то такое, чего не заметил Гурдже? Волнение сразу же охватило культурианца. Может, он был излишне самоуверен? Ведь больше никто ничего такого не заметил, даже корабль. Что, если он ошибся? Ему захотелось еще раз взглянуть на доску, но даже тот лишенный подробностей образ, который сохранился в памяти, был достаточно точен, чтобы оценить шансы обоих. Поражение Никозара было неочевидным, но неизбежным. Гурдже не сомневался — у императора не было выхода, игра наверняка кончена.

— Скажите мне кое-что, Гурдже, — ровным голосом сказал Никозар. Белый круг снова повернулся к Гурдже. — Сколько времени вы на самом деле потратили на изучение игры?

— Мы сообщили вам правду — два года. Это был интенсивный курс, но…

— Не лгите мне, Гурдже. В этом больше нет необходимости.

— Никозар, я вам не лгу.

Лунообразное лицо качнулось.

— Как вам угодно. — Несколько мгновений император молчал. — Вы, наверно, очень гордитесь своей Культурой.

Последнее слово он произнес с отвращением, которое могло бы показаться комичным, если бы не было таким искренним.