жить с таким невозможным человеком. Ты понимаешь, что он становится все хуже и хуже. Если бы это были мои фантазии! Клянусь тебе — это не фантазии, чистая правда. Он становится все хуже. Не я — он. Все мои друзья могут подтвердить. Он просто…

— Что там у вас стряслось, мам? — Я беру карандаш со стола и начинаю грызть кончик.

— Мой муж — идиот! Ты что, не слушаешь?

— Слушаю, но что?..

— Он собрался покупать ферму! Ферму! Это в его-то возрасте!

— Что? Овцеводческую? — спрашиваю я, потому что она звонит из Новой Зеландии, а овец там, сами понимаете, хоть отбавляй.

— Нет! Для… ангорской шерсти. Ангорская шерсть… с коз или кроликов, с кого уж там ее стригут. Камерон, он становится абсолютно невыносимым. Я знаю, что он тебе не отец, но вы, похоже, ладите друг с другом, я думаю, он к тебе прислушается. Сынуля, может, ты приедешь и вразумишь его, потому что…

— Приехать к вам? Мама, ради бога, это же…

— Камерон! Я от него с ума сойду!

— Слушай, ма, ты только успокойся…

Так начинается очередной телефонный марафон — моя матушка пространно, подробно и с чувством жалуется на моего отчима, затевающего какой-нибудь новый бизнес, который, по ее убеждению, непременно погубит их обоих. Мой отчим Билл — кругленький, мирный, забавный веллингтонец, раньше торговавший подержанными машинами; он познакомился с моей матерью в карибском круизе три года назад, а через год она уехала к нему в Новую Зеландию. Они отнюдь не бедствуют, получая пенсии и кое- какие доходы с вложений, но время от времени Билла снова тянет заняться каким-нибудь бизнесом. Эти проекты дальше планов не идут, и обычно даже планами нельзя их назвать всерьез. Как правило, Билл просто говорит что-нибудь совершенно безобидное, ну, скажем: «Ты только посмотри — в Окленде можно купить франчайзинг в системе фаст-фуда всего за каких-то пятьдесят тысяч», но моей матери кажется, что он уже все решил, а денежки, конечно, вылетят в трубу.

Она бубнит свое, а я тем временем запускаю интернет и не торопясь просматриваю последние сообщения «Рейтерз» и «Ассошиэйтед пресс». Это чисто инстинктивная журналистская реакция, абсолютно совместимая с не менее рефлекторными сочувственными «ну и ну» и «ай-ай», которыми я ублажаю мою матушку, как только в ее монологе обозначается пауза.

В конце концов мне все же удается свернуть разговор, заверив ее, что Билл вовсе не собирается вкладывать все их сбережения в какую-то развалюху ферму в горах и что — как и всегда — ей просто нужно поговорить с ним об этом. Я обещаю навестить их на будущий год — может быть. Расстаться с первого захода не удалось — моя матушка из тех, кто пожелает тебе всего хорошего, попрощается, поблагодарит тебя за звонок или за то, что ты оказался на месте, когда она позвонила, попрощается опять и вдруг начнет осваивать совершенно новый пласт разговора. Но я наконец говорю «до свидания» и кладу трубку, пока она еще не успевает мне ответить. Я откидываюсь на спинку стула.

— Насколько понимаю, тебя доставала матушка, — раздается веселый голос Фрэнка из-за монитора.

Я не успеваю ему ответить, как снова звонит телефон. Я вскакиваю, со страхом хватаю трубку — неужели опять она: забыла что-то сообщить.

— Да? — вскрикиваю я.

— Привет, провинция, — слышится в трубке породистый английский голос.

— Что?

— Камерон, это Нейл. Ты хотел со мной поговорить?

— А, Нейл, привет!

Нейл — мой бывший коллега, который уехал работать в Лондон на Флит-стрит,[35] когда на Флит-стрит еще не было засилья японских банков. Его отец во время Корейской войны служил в разведке, где и познакомился с сэром Эндрю (нашим главредом и поправляющимся инфарктником). Нейл самый заядлый консерватор из всех, кого я знаю; он курит опиум и безгранично верит в королевскую семью, в равной степени ненавидит социализм и Тэтчер и голосует за либералов, потому что его семья всегда за них голосовала — с тех еще времен, когда либералы назывались вигами. Он охотится на оленей и ловит лосося. Каждый год носится как сумасшедший в Креста-Ран.[36] Ездит на «Бентли-82». Я не исключаю, что слово «светский» придумано исключительно для него. Теперь он на вольных хлебах и подвизается в темах, связанных с разведкой, — иногда для крупных газет, но чаще для корпоративных клиентов.

— Как дела? — спрашиваю я, бросая хмурый взгляд поверх экрана.

Но тут Фрэнк встает и, неторопливо продефилировав по комнате с авторучкой в зубах, исчезает.

— Хорошо, и некогда вздохнуть, — гнусавит Нейл. — Чем могу помочь?

— Можешь поведать, что тебе удалось узнать про тех пятерых парней, которые между восемьдесят шестым и восемьдесят восьмым отошли в мир иной при весьма подозрительных обстоятельствах. Ну, ты знаешь, о ком я — о тех ребятах, что были связаны с Расколом Ядра, или как там это теперь называется.

Последовала пауза.

— Ах, это, — говорит Нейл, и я слышу, как он закуривает сигарету. У меня слюнки текут. Живут же некоторые. — Старая история.

— Ага, — говорю я, закидывая ноги на стол, — старая история, она читается как шпионский роман, и никто так и не дал ей сколь-нибудь убедительного объяснения.

— А что там объяснять, чудо-мальчик? — вздыхает он. — Неудачное стечение обстоятельств.

— Похоже на Внутренние Расследования Археологической Комиссии Института. Нет?

Нейл смеется, вспоминая наш акронимический тайный код, которым мы пользовались в годы совместной работы.

— Нет, это Публичные Разыскания Архива Внутренних Дел… черт, что там последнее?

— Администрации, — говорю я, усмехаясь. — Ничего лучше пока не придумано.

— Верно. Оно самое. Фабрикации Аннулируются, Камерон, Товарищ.

— Ты серьезно? — спрашиваю я, стараясь не рассмеяться. — Все эти ребята, которые совершенно случайно были связаны с «Бритиш ньюклиар фьюэлз лимитед», или с Управлением правительственной связи, или с военной разведкой, так же совершенно случайно один за другим в течение всего двадцати месяцев загнулись и совершенно случайно именно таким образом? И ты в это веришь?

— Камерон, я прекрасно понимаю, что твоя меньшевистская душа жаждет раскрыть абсолютно иррациональный фашистский заговор за всем этим, но скучная правда заключается в том, что ничего такого и в помине нет. А если что-то и есть, то сработано так чисто, что просто не может быть делом рук какой- либо разведки — мне о таких разведках неизвестно. Ни малейших намеков на то, что в этом участвовал кто-то с нашей стороны; у Моссада — возможно, единственной службы, которая еще могла бы провести такую исключительно успешную акцию, не оставив на месте событий своих фирменных шинелей с вышитыми на воротничках именами, званиями и личными номерами агентов, — не было для этого никаких видимых мотивов, а еще больше мы можем быть уверены в наших друзьях из Москвы, так как после злосчастной кончины рабоче-крестьянского государства ребятки из бывшего КГБ, расталкивая друг дружку, спешат покаяться в прошлых грехах, но никто из них и словом не обмолвился об этих пятерых усопших сынах Камбрии и окрестностей.

— Шестерых, если считать еще и доктора, который делал вскрытие троицы из Камбрии.

— Даже и при этом, — вздыхает Нейл.

Я думаю. Решение, которое я сейчас приму, может оказаться очень важным. Рассказать ли Нейлу о мистере Арчере и Дэниеле Смауте? Или лучше помалкивать? Бог ты мой, да ведь эта история может наделать столько шума — Уотергейт отдыхает; речь идет о заговоре (если я правильно понимаю все нюансы) с участием Запада, или правительства ее величества, или никак не меньше, чем кружка влиятельных людей, которым хватило власти провернуть это дельце: вооружить нашего бывшего верного союзника в борьбе против злобных мулл, а ныне врага номер один — Саддама Хусейна ядерным оружием, когда Ирано-Иракская война пошла не по его сценарию.

— Знаешь, — Нейл вздыхает еще раз, — у меня ужасное предчувствие, что я еще пожалею об этом