Ты понял, кто это? Ан поздно — …
Хватит гаварю всяку долбону чуш нисти жива иди сюда. И вижу как возли маей руки завис в воз духе валшебный кинджял. Я иво лавлю и кидаю а сам бросаюс на пол. И та поскуда катора шыпела вдрук издает придушиный кашляюшчий звук и смолкаит. Я падошол и ета оказываица женшчина ужастная навид в миня из лука стриляла. Я ишшо плоха вижу но замичаю какие у ние жудкие волосы прям крысины хвасты наверна с раждения бошку ни мыла. Так и аставил иё валяца мордой в лужи крови а вот валшебный кинжял выдирнул из иё глодки. Клянус у етой жудкой бабы кров была што твая кислата от ниё дажи дым шол.
Ну да минета што стово я пашол далше искать Спяшчу Кросавитсу.
Ну нихренаж сибе сурпризики.
Апять аблом! А случилас вот што я на конец нашел комнадку типа келья адну на весь дваретц в каторой было коешто а в астальных было пусто. Ни ужастных женшчин ни песов приврадников с лишними бошками и сокровишч тожи нету. И казалос уже мине што все ета совершено напрастная патеря времини и от етой мыстли у миня насраение ис портилос но на худой конетц думаю здес есть красивая дивитца катора спит мертвым сном а штоб иё раз будить нада иё пациловать. Нащщет пацилуя ни знаю а уж трахнуть иё не откажус канешна.
И вот аказываица ета ни ана а он. Спяшчий Кросавитс. Лижит в койке мужык рожа вся белая дрыхнит. А кругом всяки железны сундуки панаставлины и к ниму всяки длинные штуки от етих сундуков тянуца. Проста аффигеть можна. У миня канешна от такова зрелишча насраение савсем ис портилос и я уж было сабралса перирезать глодку убльудку да тут вдрук на стине паявилас кортинка и не прастая а жывая. Бабья рожа притчем даволна симпотитчна с рыжьши воласами. «Не надо!» — гаварид. Я ни спишу при контчить мужыка падхажу к кортинке и спрашиваю ты-то сутчка кто така. А дивитца гаварид: «Не убивай его!» Я по кортинке па стучал на стикло пахоже. Зашол в комнату за кортинкой там нету никаво значид нихрена не акошко. Ета пачиму же я ни должен иво убивать спрашиваю бабу. «Потому что он станет тобой. Ты его убьешь, а он будет снова жить, но уже в твоем теле. Уходи, пожалуйста. Не смотри в лицо Медузе и не бери…» Тута дивитца ищщезаит а кортинка становица серой и шыпит как та ужастная баба. Я вдарил па стиклу рукаяткой метча но оно тока раз билос. И адин асколок прям в бошку мине папал и кров снова палилас. Ладна хрен с вами гаварю и вытераю кров с лоба. Тока сабралса ухадить как вдрук вижу на падоконике рыжывьё. Ета скулптура лигужки или кавота на ниё пахожево. Я иё поднял ничиво увесестая. Сунул в корман штонов и надумал што пора как гаварица деладь ноги. Мужыка на койки ни тронул хрен с ним он итак идва дышыт. Хател было паискать дивитцу с кортинки но видь я устал и довно ни чиво ни ел и ни пил и думаю в гастях харашо а дома лутчше. Пашол на зад в патемках и идва ни спаткнулса об труп ужастной женшчины. Вспомнил об чем прасил Харон и падумал што от песих бошек наверна мало што асталос пад абрывом дажи если туда слезу а возвращаца с пустыми руками не хочица и атрубил бошку ужастной женшчине и закинул иё сибе за шштчо. У ниё воласы были как змиюки хатите верьте хатите нет.
Вирнулса я к весильной лотке где миня дажидалса Харон высокий такой уротливый стаит руки на пузи слажил и вид у ниво все та-койже натменный и при зрительный. Здарова Харон гаварю песа я там не встретил зато при нес тибе бошку ужастной женшчины надеюс сгодитца. И наказываю иму бошку и качяю ею перид ним. А он застывает. Хатите верьте хатите нет етат убльудок прям на маих глазах при врашчаитца в коменюку. И праламываит днишче лотки как статуй до самава пиздчанава дна тонит. И лотка иво тонит в месте с ним. Ну нихринаж сибе думаю ста ж аффигеть можна и кидаю бошку ужастной женшчины в воду. И на фига мине спрашиваица такая жызнь. И ваще пачиму era все праисходит са мной а ни с кемнебуть другим. Сел я на берижку и пригарюнилса. Проста выдалса ниудатчный день гаварю сибе ни визет так ни визет.
И тута я в роде как слухаю шум в сваем кормане. Дастаю запатую статуетку приглядываюс. И правда пахоже на лигужку тока у ниё типа крылыжки на спинке. Паглядел я на ниё паглядел на воду и думаю а и хрен с ним авось периплыву какнибуть. Но пришлос аставить на етом беригу валшебный даспех и новую керасу. Пояс с метчом я павесил на шею а ишшо етим поясом абвизал статуетку вашол в воду и паплыл. Носки перид етим не снял а в адин изних за сунул валшебный кинжял. Плавать я ни мостак но па сабачьи кто изнас ни умеит правда веть. В кантце кантцов до бралса до таво берига. И водитца в рике на вкус оказалас ничиво такшто я все-таки уталил сваю жажду. На том беригу астанавилса у балшой сколы где был мужык приковоный ципями. Арла и след прастыл. Правда и тчувак на сколе падох у ниво чевота в нутре рас пухло и вырвалос на ружу все вакрух заляпало. Можит рак а можит ишшо чивонибуть. Пахоже на ливер. Залатая статуетка все шибуршалас в кормане. Ващето мине было нипанятно ета я в самом дели слухал галоса или проста мерешчилос аттаво што бошкой вдарилса. Но я все-таки паднес лигужку с крылыжками к уху и ета была балшая ашипка.
— Мой мальчик! До чего же это благородный поступок — вызволить меня из адских сфер. Мне даже не верилось, что телепатия Спящей Красавицы работает между мирами или что ты сюда доберешься. Я тебя недооценивал. Мог бы, впрочем, и догадаться, что ты легко сойдешь за тень, — ты ведь у нас никогда особенно не блистал, верно? А знаешь, я готов поклясться: эти породы — метаморфические, а не вулканические… Ну что ж, мой маленький Орфей, пора выбираться отсюда, пока ты не превратился в саловаренный столп или что-нибудь в этом роде. Предлагаю…
А я думаю зашибис ета ж аффигеть можна.
Мой первый — в…
— Ну и ну! Летательный нож — шарадист! Дружок, да как тебя угораздило им завладеть? Или как его угораздило завладеть тобой? Сказать по правде, чего я на дух не переношу, так это машин, которые дерзят и перечат… МОЛЧАТЬ!!!
Кинжял взял и задкнулси. Малчид таперь втряпотчку. А ета лигужка катору я диржу возли сваиво уха болше ни залатая. Ана сидит на маем плитче и пахожа на кошака с крылыжками и голос у ниё ужастно…
— Знакомый? — гаварид. — Да, мой мальчик, ты совершенно прав.
Ну нихринаж сибе сурпризики.
Прекращенный поиск… Запах соли и ржавчины. Кругом тьма, захороненная в основании, чтобы с глаз долой. Тьма бродит через свет и тень под звуки моря…
Я медленно просыпаюсь; я все еще погружен в грубые, примитивные мысли варвара. Сюда, в просторное, но загроможденное помещение, огибая края ставней, просачивается мягкий серый свет; он очерчивает зачехленную мебель и подпитывает мое пробуждающееся сознание, словно принял его за росток, пробивающийся через липкую глину.
Меня обвивают, словно веревки, холодные белые простыни. Дремотно ворочаюсь, пытаюсь устроиться поудобнее, но ничего не выходит. Я связан, я в ловушке, меня вмиг затопляет парализующий страх, и вдруг сна ни в одном глазу. Замерзший, в поту, сажусь в постели, вытираю лицо и озираюсь в сумраке и покое.
Открываю ставни. Тридцатью футами ниже море бьется о камни. Оставляю нараспашку дверь в ванную, чтобы, моясь, слышать этот неторопливый рокот.
Я завтракаю в скромном баре. Официанты длинными белыми тряпками протирают ближайшие столы. В воздухе кричат и барражируют чайки. В ту сторону выходят окна кухни, и птицам бросают обрезки. Мерцает белизна крыльев. Тряпки громко шлепают по столам. По пути сюда я зашел в комнату 306, посмотрел, нет ли для меня почты. Ничего. Внизу по-прежнему режут листовое железо.
Я долго пью последнюю чашку кофе.
Неспешно перехожу с одного бока моста на другой. Почти все траулеры сейчас держат по два аэростата воздушного заграждения. Некоторые аэростаты, похоже, заякорены прямо на морском дне. Там, где тросы встречаются с водой, на волнах покачиваются оранжевые буйки.
На ленч я взял сандвич и бумажный стаканчик чая и устроился на скамье с видом вверх по течению. Погода меняется, свежеет, небо постепенно затягивается тучами. Когда меня сюда прибило, стояла ранняя весна, а нынче лето уже почти на исходе. Мою руки в туалете на трамвайной остановке, сажусь в общий вагон и еду в ту секцию, где должна быть потерянная библиотека. Ищу и ищу. Осмотрел все встреченные шахты лифтов, но L-образной кабины и старого служителя так и не нашел. На мои вопросы все отвечают лишь равнодушными взглядами.
Поверхность моря сейчас серая, как небо. Тросы аэростатов натянуты чуть ли не до звона. Мои ноги
