мужички и кидаются на дам. А те, продемонстрировав должное жеманство, с непринужденной грацией сдаются своим маленьким любовникам. Оргии длятся без перерыва, практикуются все мыслимые и немыслимые формы сексуальных извращений. По ночам эту сцену освещают костры и красные фонари, и в их сиянии поглощается невообразимая уйма жареного мяса, экзотических фруктов и пряных деликатесов вкупе с бесчисленными бурдюками вина и бутылками более крепких напитков. Про меня в такие праздники обычно все забывают и даже еду не приносят на мост, поэтому я вынужден страдать от голода, пока они предаются обжорству, насыщают все и всяческие аппетиты. Я сижу к ним спиной, скалю зубы и гляжу на сырой торфяник и недосягаемую дорогу, трясусь от злобы и ревности и схожу с ума от криков наслаждения и от сочных запахов жаркого.
Однажды я охрип, крича на дам и сатиров, повредил лодыжку, прыгая на месте, прикусил язык, исторгая площадную брань. Дождался, когда захотелось по-большому, и запустил в них какашками. Но моим экскрементам тут же нашлось применение в грязной сексуальной игре.
Когда чернявые мужички, еле волоча ноги, убирались в свой лес, а дамы отсыпались и приводили себя в порядок после безумных игрищ, все шло как прежде, разве что мои истязательницы выглядели теперь чуточку смущенными, пристыженными, даже задумчивыми. Для меня готовили особые блюда и вообще кормили щедрей, чем прежде. Но я все равно часто расстраивался и бросал в них едой или скармливал ту плотоядным рыбам. Покаявшись-постыдившись, дамы возвращались к старым своим делам, то есть к чтению и сну, прогулкам и смене нарядов и любовью друг с дружкой.
Глядишь, когда-нибудь мои слезы превратят этот мост в ржавую пыль и я наконец обрету свободу.
Сегодня тумана не было. Рассеялся он ненадолго, но мне хватило. Мост бесконечен, но я- то, я уже дошел до своего конца.
Я не одинок.
Когда туман поднялся, я увидел, что с обоих боков моста река уходит в чистые дали. С одной стороны к ней примыкает торфяник, с другой — луг и лес. Выше по течению, шагах в ста, еще один мост, в точности как мой: чугунная бочка без дна и крышки, но с толстыми радиальными брусьями. На ней мужчина, он держится за брусья и смотрит на меня. Дальше опять мост, на нем тоже мужчина. И так далее. Череда мостов постепенно превращается в чугунный туннель, и он пропадает на горизонте. К каждому мосту подходит по болоту отдельная дорога, а на другом берегу собрались женщины со своими павильонами и повозками, И ниже по течению — точно такая же картина. Но мои дамы, похоже, этого не замечают.
Мужчина на ближайшем, ниже по течению, мосту какое-то время смотрит на меня, затем пускается бежать. Я смотрю, как вращается громадный полый цилиндр, поражаюсь идеальной плавности его движения. Человек останавливается и снова глядит на меня, потом на мост, что ниже по течению от него. Незнакомец карабкается по брусу, становится на перила и почти без колебаний падает в воду. Та окрашивается в алое. Самоубийца вопит и тонет.
Возвращается туман. Я какое-то время кричу, но ни сверху, ни снизу по течению не доносится отклика.
Теперь я бегу. Ровно, быстро и решительно. И так — несколько часов. Темнеет. Дамы обеспокоены — я уже растоптал три подноса с едой.
Дамы стоят и наблюдают за мной, у них большие печальные глаза, и в них какое-то смирение — будто все это они уже видели, будто всегда это только так и заканчивается.
А я знай себе бегу. Мы с мостом теперь одно целое, детали какого-то огромного отлаженного механизма, игольного ушка для речки-ниточки. Я буду бежать, пока не упаду, пока не умру. Иными словами, буду бежать всегда.
Дамы мои плачут, я же — счастлив. Это они в плену, это они в западне. Узницы, покорившиеся своей судьбе. А вот я — свободен.
Я просыпаюсь от крика, я всерьез верю, будто скован льдом похолоднее того, что получается из воды. Мой лед такой студеный, что прожигает до костей, как расплавленный камень. И такой тяжелый, что с треском дробит кости.
Но это не я кричу. Я безмолвствую, а визжит разрезаемый металл. Я одеваюсь, иду в туалет.
Вытираю руки носовым платком. Вижу в зеркале свое лицо, распухшее, без кровинки. И несколько зубов чувствуют себя в деснах посвободнее, чем им полагается. Я весь в синяках, но серьезных травм вроде бы нет.
В конторе, где меня зарегистрировали для выдачи пособия, обнаруживаю, что половину месячной суммы удержали за носовой платок и шляпу. Получаю деньги. Их кот наплакал.
Мне дают адрес магазина подержанного платья, там я покупаю длинное пальто. Оно старое, но, по крайней мере, прячет зеленую робу. С половиной денег пришлось расстаться. Иду в соседнюю секцию. Я не отказался от намерения встретиться с доктором Джойсом. Скоро устаю, приходится сесть на трамвай и заплатить за билет наличными.
— Травма на три этажа ниже, в двух кварталах к Королевству, — сообщает юный секретарь, когда я добираюсь до приемной своего лечащего врача. И он снова утыкается в газету. Кофе или чаю на этот раз не предлагает.
— Я мистер Орр. Мне нужно встретиться с доктором Джойсом. Помните, вчера мы с вами об этом говорили? По телефону.
Молодой человек устало поднимает ясные, как хрусталь, очи, оглядывает меня с головы до ног, прикладывает к гладкой щеке наманикюренный палец, втягивает воздух через чистейшие, даже чуть светящиеся от белизны зубы.
— Мистер… Орр? — Он поворачивается заглянуть в картотеку. Мне снова дурно. Сажусь на стул. Секретарь смотрит на меня возмущенно:
— Кто вам позволил садиться?
— А что, я спрашивал разрешения?
— Ну ладно… надеюсь, пальто на вас чистое.
— Я могу повидать доктора?
— Я ищу вашу карточку.
— Так вы меня помните или нет?
Он долго меня разглядывает.
— Да, но ведь вас, кажется, перевели.
— А что от этого меняется?
Он с язвительным смешком качает головой и роется в картотеке.
— Ну, так я и думал, — говорит он, прочитав текст на красной карточке. — Вы переведены.
— Я это уже заметил. Мой новый адрес…
— Нет, я в том смысле, что у вас теперь другой врач.
— Не нужен мне другой врач. Мне нужен доктор Джойс.
— Да что вы говорите? — Он смеется и стучит пальцем по красной карте. — Боюсь, придется вам уйти ни с чем. Доктор Джойс вас к кому-то перевел, и все тут. И если вас это не устраивает, что с того? — Он кладет красный лист обратно в картотеку. — А теперь будьте любезны выйти.
Я подхожу к двери в кабинет доктора. Она заперта.
Молодой человек больше не поднимает глаз от бумаг. Я пытаюсь заглянуть в кабинет через матовое стекло, потом вежливо стучу.
— Доктор Джойс! Доктор Джойс!
Секретарь хихикает. Я поворачиваюсь к нему, и тут звонит телефон. Юноша отвечает:
— Клиника доктора Джойса. Сожалею, но его сейчас здесь нет. Он на ежегодной конференции руководящих работников. — При этих словах секретарь разворачивается вместе с креслом и смотрит на меня с презрительным снисхождением. — Две недели, — ухмыляется он мне. — Код межгорода подсказать?.. О да, офицер, доброе утро. Да, конечно, мистер Беркли. Как пожи… О да! В самом деле? Стиральная машина? Да неужто? Ну, должен сказать, это что-то новенькое. Мм… гм… — Юный секретарь напускает на себя профессиональную важность и пишет в блокноте. — И много ли он съел носков? Так-так… Хорошо. Да, понял и немедленно отправляю своего заместителя в автопрачечную. А вам желаю чудесно провести день. До свиданья, мистер Беркли.
У моего нового врача фамилия Анцано. Помещение у него в четыре раза меньше, чем у
