блокнотом, точно крошечный кинжальчик.
— Мистер Брук, — напоминаю. — Поступил из хирургии почти одновременно со мной. Инженер, страдает бессонницей. Вы его лечите.
— А-а!.. — говорит через секунду доктор Джойс. — Вот вы о ком! — И опять склоняется над блокнотом.
Новые помещения доктора Джойса еще грандиознее прежних: тремя этажами выше, больше по площади. Все это говорит о том, что дела его продолжают идти в гору. У него теперь и референт, и секретарь в приемной. Да, к прискорбию моему, это крутое восхождение выдержал и МДР. «Мистер Орр, да вы прекрасно выглядите! Как я рад вас видеть! Присаживайтесь! Позвольте взять ваше пальто. Чашечку кофе? Или чая?»
Серебряный карандашик отправляется в нагрудный карман.
— Итак, — разминает кисти врач, — что вы извлекли из этого сна?
Ну вот, снова-здорово!
— Док, — говорю, рассчитывая фамильярным тоном для начала подействовать ему на нервы, — хоть убейте, ничего сказать не могу. Не моя профессия, сами понимаете. А как насчет вашего просвещенного мнения?
Доктор Джойс секунду-другую спокойно глядит на меня. Затем встает и бросает блокнот на стол. Подходит к окну, стоит, глядит наружу и часто кивает.
— Орр, я вам выскажу свое мнение, — поворачивается ко мне. — Я думаю, что оба эти сна, и сегодняшний, и вчерашний, ровным счетом ничего нам не дали.
— Да? — спрашиваю. Эх, черт побери, а я так старался! Откашливаюсь, изрядно раздосадованный. — И что теперь делать будем?
У доктора Джойса странно блестят голубые глаза. Он выдвигает ящик из стола, достает большой альбом с моющимися пластиковыми страницами и фломастер, вручает их мне. На страницах альбома в основном незаконченные рисунки и тесты с чернильными кляксами.
— Раскройте на последней странице, — говорит добрый доктор.
Я дисциплинированно листаю до конца. На последней странице — два рисунка.
— Что делать? — спрашиваю. Все это как-то по-детски.
— Видите короткие черточки? Четыре на верхнем рисунке, пять — на нижнем?
— Да.
— Дорисуйте стрелочки, чтобы получились соответствующие векторы силы.
Я открываю рот, чтобы спросить, но Джойс вскидывает руку:
— Больше я вам ничего сказать не могу. Не имею права давать подсказки или отвечать на вопросы.
Я беру фломастер, пририсовываю, что велено, и отдаю альбом доктору. Он глядит и кивает.
— Ну что? — спрашиваю.
— Что «ну что»? — Он достает из выдвижного ящика тряпку и протирает страницу, а я кладу фломастер на стол.
— Я правильно сделал? Врач пожимает плечами.
— Что такое «правильно»? — грубовато спрашивает он, пряча альбом, фломастер и тряпку обратно в ящик. — Будь это экзаменационный вопрос, я бы счел, что вы с ним справились. Но мы не на экзамене по физике. Это всего лишь психологический тест, и он должен был о вас кое-что рассказать. — Он снова царапает в блокноте серебряным карандашом с выдвижным грифелем.
— И что же он обо мне рассказал? Джойс опять пожимает плечами, глядя в свои записи.
— Не знаю, — отвечает он ворчливо. — Что-то должен был рассказать, но что именно — не знаю. Пока.
Очень хочется садануть по его серовато-розоватому носу.
— Понятно, — киваю. — Что ж, надеюсь, я был чем-то полезен для развития медицины.
— И для меня. — Доктор Джойс смотрит на часы. — Хорошо, думаю, на сегодня все. Запишитесь на завтра, просто на всякий случай, но, если никаких снов не будет, позвоните, и мы отменим встречу. Согласны?
— Ну и ну! Да вы просто мигом обернулись, мистер Орр! И как оно прошло? Как по маслу? — Безупречно вышколенный секретарь врача помогает мне надеть пальто. — Не успели прийти и сразу уходите? А как насчет кофе?
— Нет, спасибо.
Я гляжу на мистера Беркли и полицейского — они снова в приемной. Мистер Беркли в позе эмбриона лежит на боку, а охранник сидит в кресле и попирает своего подопечного стопами.
— Мистер Беркли сегодня — пуфик для ног, — гордо сообщает мне Молодой-Да-Ранний.
В просторных помещениях верхнего яруса высокие потолки, в безлюдных коридорах широкие толстые ковры густо пахнут сыростью. На стенах — панели из тика и красного дерева, в окнах — бронзовые рамы; стекла голубоватые, как хрусталь с примесью свинца; за ними виднеется окутанное туманом море. В стенных нишах, точно слепые призраки, старые изваяния давно забытых бюрократов. Огромные, потемневшие от времени полотнища знамен наверху — как тяжелые рыбацкие сети, развешенные на просушку. Их легонько колышет прохладный сквозняк, тот самый, что шевелит древнюю пыль в сумрачных высоких коридорах.
В получасе блуждания от клиники я обнаруживаю старый лифт напротив гигантского круглого окна с видом на море. Окно ничто так сильно не напоминает, как циферблат стеклянных часов без стрелок. Дверь в кабину открыта, внутри на высоком стуле почивает седой старик. На нем длинная бордовая ливрея с блестящими пуговицами, тонкие руки скрещены на животе, окладистая борода распластана по груди, и в ритме дыхания поднимается и опускается седая голова.
Я кашляю. Старик не просыпается. Я стучу по торцу дверной створки:
— Эй!
Он вздрагивает всем телом, отнимает руки от живота и, чтобы не полететь со стула, хватается за рычаги управления лифтом. Щелчок, и створки идут навстречу друг другу со стоном и скрипом. Но беспорядочно машущие руки снова ударяют по медным рычагам, заставляя створки расступиться.
— Простите, сэр! Как вы меня напугали! Решил вздремнуть, а тут вы пожаловали. Входите, сэр. На который вам этаж?
Просторный, с целую комнату величиной, лифт полон разномастных стульев, щербатых зеркал и потускневших от пыли гобеленов. Если только это не трюк с зеркалами, то лифт имеет в плане форму буквы «L». Иначе говоря, таких я еще не видал.
— К поездам, пожалуйста.
— Сию секунду!
Престарелый лифтер цепляется морщинистой дланью за рычаги управления. Створки двери скрежещут, стучат друг о дружку, но несколько толчков ладонью и точно нацеленных ударов кулаком по медной пластине с рычагами помогают лифтеру привести кабину в движение. Она погромыхивает, величаво идет вниз; дрожат зеркала, дребезжит мебель, легкие скамьи и стулья пошатываются на неровно постеленном ковре. Старец лихачески раскачивается на высоком стуле и крепко держится за медный поручень под пультом управления. Я слышу, как лязгают зубы моего попутчика. Я страхуюсь с помощью отполированного до блеска поручня. Тот сильно разболтан — ходит ходуном. Где-то над головой — жуткие звуки, словно рвется металл.
Изображая невозмутимость, читаю пожелтевшую инструкцию на стене. На ней перечислены обслуживаемые этим лифтом этажи и находящиеся на них отделы, службы и другие структуры. Один из верхних пунктов притягивает мое внимание как магнитом. Эврика!
— Послушайте, — говорю старику. Он поворачивает голову, трясясь, как паралитик, и глядит на меня. Я стучу по листу на стенке:
— Я передумал. Хочу вот на этот этаж. На пятьдесят второй. В Третью городскую библиотеку.
Несколько секунд старик в отчаянии глядит на меня, потом берется дрожащей рукой за дребезжащий рычаг и опускает его до отказа. После чего судорожно хватается за бронзовый поручень и зажмуривает глаза.
