– А я могу поспорить, что, если канал откроется, это сделают янки, – сказал Оррик, энергично принимаясь за суп.
– Пожалуй, я согласен принять это пари, – без всякого энтузиазма заметил Мандамус.
– О чем пари? – поинтересовался вошедший в каюту Брукман.
Он кивнул Эндо и занял место за столом.
– О том, когда пропустят суда, – сообщил Мандамус.
– То есть в каком десятилетии? Или имеется в виду год?
Брукман резко развернул свою салфетку и взял в руку ложку, ожидая, пока его обслужат. От механика пахло мылом и одеколоном.
– Мы полагаем, что это все-таки произойдет несколько раньше, – сказал Мандамус и расхохотался.
– Полагаете? Ну, так я воздержусь делать ставки.
– Мистер Оррик хочет послать сюда пехотинцев, – сказал Эндо, рискнув произнести трудное американское имя.
– Стандартное американское решение, – кивнул Брукман.
– Пусть так, зато это действенный метод!
– В Бейруте он что-то не очень сработал, – заметил Брукман молодому человеку. Тот озадаченно уставился на механика. Брукман нетерпеливо отмахнулся: – Вероятно, это было еще до вашего рожденья.
«Послать канонерку», – торжественно изрек Мандамус, словно цитируя чье-то высказывание.
– Ну и что! Здесь же не Бейрут. – Оррик взял с блюда кусок хлеба, разломил его пополам и начал есть.
– Кстати, и не Сайгон! И что дальше? – На лице Брукмана внезапно появилось сердитое выражение, он недовольно уставился на тарелку с супом, которую поставил перед ним старый стюард. – В конце концов, от нас тут ничего не зависит. Все как-нибудь само собой разрешится в ту или иную сторону. В этой игре мы даже не пешки!
– Однако конгрессмены посмотрят на наши суда, – сказала Хисако. – Вчера вечером о нас опять упомянули в новостях.
– По восьмому каналу? – догадался Брукман. – Только потому, что для восьмого – это местные новости. Представляю себе, что там разглядят конгрессмены с семимильной-то высоты, да и то при условии, если день будет ясный.
Хисако, опустив глаза, неторопливо продолжала есть суп.
– Как вы не понимаете! Ведь наши судьбы имеют символическое значение, – сказал Оррик Брукману. – Наша жизнь что-то значит. Только поэтому красные не посмели нас атаковать или взорвать плотины.
– Они без особых трудов захватили тот шлюз, – заметил Брукман.
– Да, но ведь только один – чтобы доказать, что они могут это сделать.
– А тот танкер, который лежит на дне бухты Лимон?
– Он был зарегистрирован как американский, вы сами мне об этом постоянно твердите, мистер Брукман, – возразил Оррик. – О нем не упоминали в новостях, пока его не взорвали. Но нас красные атаковать не посмеют. Мы в центре общественного внимания. Наша жизнь что-то значит. Поэтому сюда направляется самолет, чтобы на нас посмотреть. Мы – центральные персонажи пьесы, так сказать, «нумеро уно».[16]
– Ну, раз уж вы так уверены, – сказал Брукман, погружая в суп ложку, – кто я такой, чтобы вам возражать!
– А я все-таки рискну предположить, – задумчиво прищурившись, произнес Мандамус, – что в случае, если переговоры пройдут успешно, все корабли будут отпущены еще до конца месяца.
Брукман засмеялся, поперхнулся супом и промокнул рот салфеткой. Оррик согласно кивнул, медленно наклонив молодую белобрысую голову.
– Только если придут эти ребята. Вот придут ребята, и дело пойдет.
– Знать бы, каким образом? – спросил Мандамус, словно размышлял вслух.
– Ничего, недолго осталось, – сказал Оррик, отламывая еще один кусок хлеба. – Скоро увидите.
Глава 3
ВСЕОБЩАЯ КОМПАНИЯ
– Алло? Алло? Хисако? Мисс Онода?
– Да, да. Я слушаю.
– Ах, это вы! Как вы там?
– Хорошо. Очень хорошо. А как вы?
– Хисако, что же ты делаешь? Почему ты все еще на этом пароходе? Я перенес все концерты, начиная с Гааги, на месяц вперед, кроме бернского. Залы иногда другие, но это мы утрясем позже. Но тебе надо скорей выбираться оттуда!.. Ты меня слышишь? Алло?
– Это не так просто, господин Мория. Вертолеты сбивают, маленькие суда атакуют… иногда у самого берега озера; аэропорт в Панаме закрыт…
– Наверняка он не единственный, есть же там и другие аэропорты!
– …а из-за того, что… нет, в городе только один гражданский аэропорт. В Колоне закрыт на…
– Я не про город, есть же в стране еще аэропорты!
– Пан-Американ заминировали.
– Как заминировали? Авиалинию заминировали?
– Не авиалинию, а пан-американское шоссе. В Панаме и в Колоне мятежники захватили заложников.
– Но ты же японка, не американка. Ты-то тут при чем…
– Они берут в заложники… уже взяли японцев, американцев, европейцев, бразильцев… всех без разбору. В Кристобале захватили одного из капитанов, капитана Эрваля… Если я попытаюсь выбраться, я, может быть, проскочу, а может, и нет. Здесь мы хотя бы в относительной безопасности.
– Неужели нельзя вытащить из канала эти суда? Неужели их не могут как-нибудь вывести?
У мятежников есть ракеты. К тому же они могут взорвать шлюзы или какую-нибудь плотину – на озере Мадден или Минди. Канал – очень уязвимое сооружение, хотя и большое.
– Хисако, неужели все это правда? Ладно, не будем об этом. Неужели нельзя ничего придумать? Ну хоть какой-то выход ведь должен быть? Интерес публики сейчас велик как никогда, про тебя сообщали в новостях, но европейцы не могут ждать вечно, и уж прости меня, Хисако, но годы идут, и ты уже не молоденькая. Ну извини, извини меня! Скажи, что простила! Я совсем не высыпаюсь, до ночи вишу на телефоне, все эти звонки в Европу, бросаюсь на окружающих… И как я только мог такое сказать! Ну скажи, что ты меня простила…
– Конечно же! Все хорошо, и вы, конечно, совершенно правы. Но я уже советовалась с консульством; там сказали, что безопаснее всего отсидеться. Они думают, что скоро все успокоится или американцы вновь войдут в Зону.
– Вот только
– Кто знает? Следите за новостями.
– Я слежу! Я и так уже сижу у телевизора как приклеенный! Только и делаю, что непрерывно названиваю в Европу, так что мои телефонные счета уже достигли величины национального долга США, а в остальное время смотрю японское «Си-эн-эн»! Но сколько ни смотри новости, это не перенесет тебя и твою виолончель в Европу!
– Извините, господин Мория. Но я ничего не могу придумать, что тут поделать.
– Ох-хо-хо! И мне тоже ничего не приходит в голову. Просто… просто ужас какой-то, хоть головой об стенку бейся! И почему только я не послушался мамочку и не остался в оркестре «Эн-эйч-кей»? Ладно, не обращай внимания. Ты репетируешь? Инструмент в порядке?
– Репетирую. И я, и инструмент в полном порядке. Я не знала, что вы играли в «Эн-эйч-кей».
Что? Да, играл. На трубе. Это было много лет назад. Я ушел оттуда, когда понял, что больше заработаю как импресарио. К тому же от трубы у меня болели уши.
– Так, выходит, вы, господин Мория, что называется, «темная лошадка».
– Хисако, я, что называется, разорившийся агент. И чем дольше я с тобой разговариваю, тем глубже
