следующее утро? Она постучала по индикатору. 6:04.

Сбоку стояла маленькая буковка «р» – р 6:04.

Вечер. День еще не кончился. Невозможно поверить! Она думала, что проспала несколько часов. Тряхнула головой и сунула часы в карман брюк.

Свет в коридоре показался ей очень ярким. Но в машинном отделении было еще светлей, здесь громко гудели машины, пахло маслом и электричеством. И ни одного человека.

Она прошла по решетке узкого мостика между главными двигателями к вспомогательному двигателю и гудящему дизель-генератору. Поднимаясь по трапу на главную палубу, она чувствовала себя незащищенной, как открытая мишень, но все обошлось.

Вечерний воздух еще хранил дневное тепло. С запада, на самом краю неба, виднелось единственное пятнышко красного света, а поверху через весь небосвод тянулся покров сплошной тьмы, безлунной и беззвездной. Сгустившийся мрак, чернее ночи. Она решила, что часы не ошиблись, это ее подвело чувство времени. Ощущая, как восточный ветерок овевает ее лицо и руки, она немного постояла, выжидая, когда тучи сомкнутся и закроют последний красный просвет, через который проглядывало солнце, и все вокруг окончательно погрузится во тьму.

На палубе было непривычно темно. Они отключили большинство прожекторов или просто не подумали их включить. Она скользила вдоль надстройки, мимо темных иллюминаторов, направляясь к носу. Что делать, она не знала. Она вырядилась солдатом, но до настоящего солдата ей было далеко. Настоящий солдат остался лежать в мастерской, и они скоро пойдут его искать, так что лучше, наверное, отказаться от этой затеи, сбросить солдатскую форму, прыгнуть в воду и уплыть; она хорошо плавает, и до берега недалеко…

Она подошла к носовому концу надстройки. Сверху струился свет. Но это не были топовые прожектора; в темноте свет казался очень ярким, а на самом деле это просто светились окна мостика. Они не позаботились о том, чтобы включить ночное красное освещение, позволяющее различать предметы в окружающей темноте, может быть, они об этом просто не знали. Держась в тени, она прошла на нос, к самому форштевню. В темноте забелели щепки. Она обернулась и посмотрела вверх на окна мостика. Они все были ярко освещены. Внутри никого. Она повернула обратно и нырнула в тень.

На четвереньках, преодолевая наклон палубы, она поползла к носовым лебедкам и кладовкам. Оглянулась на мостик, там по-прежнему никого не было; он выглядел покинутым, пока она не заметила поднявшееся в воздух облачко дыма где-то в середине судна, затем рядом с первым появилось второе. Она подождала, не появятся ли курильщики, но те так и не показались. Она поползла вперед в центр V-образной оконечности носа и скоро ощутила под собой кучу щепок.

Она искала струны, но нашла только штырь. Кроме щепок, ничего не осталось. Колки и струны, видимо, выбросили за борт. Она уползла обратно в тень, засунув штырь от виолончели в кобуру рядом с кольтом.

Очутившись под покровом надстройки, она встала на ноги. Следовало придумать, как поступить дальше. Она взяла в руки штырь и почувствовала, что ведет себя глупо. Присела на корточки, зажав автомат между ног, и уставилась в темноту, нависшую за носом судна. Над головой роились насекомые, привлеченные светом мостика.

Перед глазами стояло, как падает Филипп, в ушах звучал голос Мандамуса, умолкший от пистолетного выстрела, она снова наблюдала, как разлетается в щепки виолончель, ощутила, как боевики входят в нее, почуяла запах собственной горелой плоти, когда об нее тушили сигареты. Она вспомнила горящее небо, взглянула вверх и попыталась представить за тучами звезды. В полосе света, падающей с мостика, густо вились насекомые.

Она вошла внутрь судна.

В салоне было тихо и пусто, в воздухе стоял запах запекшейся крови и рассеявшегося дыма; вся нижняя палуба казалась безлюдной. Телевизионная каюта все еще пахла семенем. Она понюхала темный воздух, втянула в себя резкий животный запах, желудок свело судорогой.

Она вышла на лестницу и стала подниматься на мостик.

Из полуоткрытой двери капитанской каюты доносился храп. Она приоткрыла дверь пошире, ожидая, что сейчас раздастся скрип или храп прекратится. Ничего не скрипнуло; храп продолжался.

Она бочком протиснулась в дверь, на ходу распахнув ее еще шире, чтобы впустить побольше света. Не каюта, а целые апартаменты; напротив – еще одна дверь, тоже открытая. Подождав немного, пока глаза привыкнут к полумраку, она двинулась дальше, к спальне. Там пахло влагой и шампунем. На кровати, завернувшись в простыню, лежал человек, его руки были закинуты за голову, лицо обращено к углу переборки под иллюминатором.

Сукре. Его грудь была гладкой, почти безволосой; соски в полумраке казались совсем темными. Она тихо подошла к кровати, нащупывая кобуру на бедре.

Она склонилась к нему и поцеловала, ее волосы коснулись его лица. Он дернулся и проснулся, глаза сверкнули белым. Она немного отстранилась, и он, увидев ее, сначала немного расслабился, но тут же посмотрел выпученными глазами и хотел вскочить, руки сначала схватились за простыню, прежде чем он успел сунуться под подушку.

Но было поздно, она уже приставила ему к груди штырь от старой виолончели и надавила на него основанием обеих ладоней, налегла всей тяжестью; штырь воткнулся между ребер и прошел в сердце.

Он пытался ударить ее по лицу, но она уклонилась; продолжая одной рукой покачивать штырь в его груди, другой она вытащила из-под подушки пистолет. Он издал один только булькающий звук, как будто полоскал горло, и около рта и вокруг дырки в груди начали расползаться два темных пятна; лунно-белые простыни там, где пролилась его кровь, почернели.

Последний звук, который он издал, когда его грудь опала, удивил ее, но потом она поняла, что этот звук исходил не изо рта, а из раны, проделанной штырем. Одно мгновение ее взгляд задержался на кровавых пузырьках.

Она положила пистолет, еще один кольт, в карман куртки. На ночном столике лежала карманная рация, она взяла ее и тоже засунула в карман брюк. Штырь от виолончели оставила как есть. Она ужасно боялась, как бы он вдруг не ожил, поэтому крепко прижала большим пальцем его правый глаз, приставив пистолет ему к уху, и надавила изо всех сил, но ничего не произошло. Она с содроганием отдернула руку, внезапно испугавшись, что глаз лопнет и жидкость потечет по его щеке.

Она решила, что Сукре действительно мертв. Бросив свой автомат, взяла его «калашников», потому что этот был с прицелом ночного видения. На столике лежал «узи»; она прихватила и его, с глушителем и запасными магазинами. Оружием она нагрузилась до предела и, покидая каюту, вынуждена была идти очень осторожно, чтобы не брякнуть железом.

Мостик пропах табачным дымом, но там никого не было. Она почувствовала себя обманутой. Заглянула во все каюты на палубе, даже в ту, где Оррик убил первого боевика, но ни в одной из них никого не застала.

Она спустилась на следующую палубу.

Ничего. Она взглянула сквозь жалюзи выходящего на нос иллюминатора и увидела, что там кто-то стоит; свет с мостика слабо высветил силуэт человека. Она почесала в затылке, снова вышла в коридор, постояла около трапа, но ни снизу, ни сверху не доносилось ни звука. Она вернулась на главную палубу и вышла на смотровой мостик, расположенный под козырьком. Человек все еще был там. Казалось, он стоял на носу на том месте, где все было усеяно щепками от виолончели, и, опершись руками на поручни, высматривал что-то в той стороне, где над водой смутно мерцали отдаленные огни «Накодо».

Она вытащила из-под погона берет, натянула его на голову, прибрала выбившиеся из-под ленточки от юкаты волосы и спокойно двинулась к стоящему мужчине. Попутно она снова покосилась на мостик, но там по-прежнему было светло и пусто.

Он так и не услышал ее шагов, пока она не подошла к нему почти вплотную. Он обернулся, бросил на нее взгляд и снова уставился вдаль, и уж только затем повернулся к ней с озадаченным выражением.

Она обрушилась на него в тот миг, когда озадаченность на его лице начала сменяться выражением подозрительности и он потянулся к своему автомату. Но ее был уже наготове – и врезался снизу вверх в его подбородок, откинул его голову назад, отбросил его от фальшборта. Боевик рухнул на палубу, как сломанная кукла.