Юрис Тенблен подставил лицо холодному воющему ветру, моргнул – вокруг глаз красные круги, – склонил набок бритую голову и прислушался к песне в его обтянутом серой кожей черепе.

Сегодня песня опять была другая. Она менялась каждый день, если только память его не обманывала. Он отнюдь не был уверен, что все помнит точно. Он отнюдь не был уверен, что хоть что-нибудь помнит точно. Но песня в его сердце говорила, что это не имеет значения.

Ветер задувал сквозь огромные окна в двух километрах отсюда, через долину. Окна были во всю стену – от пола до потолка – и широкие. Иногда Тенблену казалось, что лучше думать о трех тонких столбах, поддерживающих боковину следующего этажа, а не о четырех широких окнах в стене. Наверху была только широкая, открытая небу веранда. Тенблен повернулся и посмотрел на другую стену, где четыре таких же проема – и тоже на расстоянии двух километров отсюда – выпускали ветер наружу. Оба ряда окон выходили на море белых облаков.

Он повернулся. Ветер принес с собой жесткий мелкий снег. Возможно, это был не свежий снег, возможно, его сдувало с верхней части замка. Гонимая ветром снежная крупа впивалась в обнаженную кожу лица, шеи, рук. Он натянул шлем на голову, защитные очки на глаза, непослушными пальцами затянул тесемки. Промозглая погода, сказал он себе, но песня в его голове согревала его или утверждала, что согревает, а это было почти то же самое.

Его казарма располагалась на краю лагеря – сверкающий алюминиевый короб, почти ничем не отличающийся от приблизительно сорока других, опоясывавших территорию работ. С близкого расстояния площадка, где велись работы, представляла собой огромную наклонную стену из камней, а издалека, если миновать замерзшие болота и низкие холмы, казалось, что это небольшой кратер с крутыми боковинами.

Сверху все это было похоже на скважину – темную дыру, обычно наполненную серо-желтым туманом, и напоминало гигантскую кровоточащую рану.

Тенблен пробирался по разбитой дорожке, по лужицам, затянутым ледком, и кутался в свою куртку. Сапоги разламывали хрупкую белую поверхность и проваливались в коричневатую пустоту лужиц.

Песня в его голове звучала теперь сладкозвучным крещендо, и он улыбнулся мрачноватой, едва заметной улыбкой, потом непроизвольно втянул голову в плечи и опасливо поднял взгляд к потолку в тысяче метров над ним.

Он миновал бомбовые кессоны, огромные закрытые металлические цилиндры, припорошенные снегом: их колеса немного погрузились в растрескавшуюся поверхность замерзшей грязи. На сегодня у них было собрано только два кессона, шесть малых бомб и одна большая. Новый конвой с припасами был уже в пути. Он отдал честь встречному офицеру. Он знал, что должен знать имя офицера, но никак не мог его вспомнить. Это не имело значения. Если бы ему нужно было поговорить с офицером, передать тому какое- нибудь поручение или приказ, песня в голове напомнила бы ему имя. Офицер кивнул, проходя мимо: взгляд устремлен вперед, на лице застыла широкая и какая-то отчаянная ухмылка.

Тенблен вскарабкался по ступенькам на краю наклонной равнины. Он поднимался в такт песне и, карабкаясь, представлял себе, что король смотрит через его глаза.

(Адиджин, который именно тем и был занят, в этот момент почти не удивился и почти сразу же ощутил себя странным образом обманутым из-за того, что не испытал чувства глубокого отчуждения, не потерял на миг сознания собственного «я».)

Король смотрел его глазами и слышал песню в его голове – песню преданности, послушания, наслаждения играть эту роль и знать, что он рад быть преданным, рад быть послушным и рад наслаждаться этой радостью. Тенблен не мог придумать ничего приятнее для себя, чем быть таким вот прозрачным и демонстрировать королю свою солдатскую преданность. Он взобрался на вершину кратерной стенки и стал спускаться в яму но каменистому склону.

Испарения были уже довольно сильными. Из дыры поднимались струи пара, окутывая разбросанные здесь и там цистерны, трубы, компрессоры, лебедки, портальные краны. Иногда вместе с паром на поверхность прорывался запах газа, и тогда казалось, что обволакивающее вас облако состоит из одних испарений. Вас едва не охватывала паника, и только песня в голове говорила, что все в порядке. Временами пар был далеко, но запах ударял в нос, отчего глаза слезились, с носа начинало капать, а в горле жгло.

Он остановился у склада интенданта. Снаружи стоял призрак.

Призрак был одет точно древний судья или святой. Он попытался встать на пути Тенблена и что-то крикнуть. Но Юрис просто сунул через него руку, словно отталкивая в сторону, и прошел насквозь. Песня в голове заглушила голос призрака.

– Сегодня морозно, – прокричал он интенданту. Чтобы перекрыть шум песни, нужно было кричать.

Интендант был крупный, краснолицый. Он кивнул, выдав Тенблену перчатки, противогаз и респиратор.

– Ветер поменялся, – громко сказал он, откашлявшись. – Я просил их перевести меня повыше по склону, но они, конечно же, пока ничего не сделали.

– Может, наверху тебе будет лучше всего.

– Может быть. Или даже на том дальнем склоне.

– А на другой стороне тебе, наверно, будет лучше ближе к низу.

– Наверно.

– Пока.