Архимандрит Люсеферус делал смотр своим силам. Ближайшие части были здесь перед ним, внутри концентрически расположенных корпусов главного боевого корабля «Люсеферус VII»: это были его космические и наземные ударные войска. Все стояли по стойке «смирно» у своих хищных с виду аппаратов, которые могли действовать в любой среде и были оснащены высокотехнологичным оружием. Боевые корабли, корабли поддержки, транспортные суда, спускаемые аппараты, бомбардировочные мониторы, беспилотные истребители вертикального взлета, ракетоносцы, разведывательные аппараты и много чего еще, а вдобавок разного рода тяжелые корабли, простиравшиеся вдаль, насколько хватало глаз, хотя вдалеке они были всего лишь проекциями. Но они были настоящие, существовали в реальном времени и находились на расстоянии в несколько секунд от ядра флота вторжения, неоспоримым стальным сердцем которого был главный боевой корабль «Люсеферус VII».

Это было в некотором роде любимым развлечением архимандрита. У него стало традицией устраивать такой вот смотр своим силам перед каждым большим сражением, а в особенности перед вторжением в ту или иную систему; устраивал он смотры просто потому, что это на удивление сильно щекотало его самолюбие. Даже чувство от победы (от сокрушения противника, его полного подчинения) было едва ли сравнимо с этим, когда все силы, обреченные вскоре быть брошенными в беспорядочно-кровавую битву (где начнутся убийства, грязь, кровь, раны, утраты и все такое), стояли, сидели, лежали, парили и летели перед ним в идеально ровном строю, сверкая, сомкнув ряды, построившись идеально ровными шеренгами, симметрично и систематически, излучая — все до единого — мощь, угрозу и обещание.

Он стоял на балконной трибуне в конце вложенных один в другой корпусов гигантского корабля — и, глубоко вздыхая, с бьющимся сердцем и широко раскрытыми глазами смотрел на свои войска. Бог или Правда — зрелище это было великолепно. И в каком-то смысле гораздо лучше секса.

Они сейчас летели по инерции: фаза торможения почти завершилась, и теперь им оставалось всего несколько дней повышенных нагрузок и дискомфорта. Через неделю они будут в системе и наконец начнут атаку. Пока что они встречали лишь слабое сопротивление, что объяснялось выбранной ими крутой траекторией. Минные облака и беспилотные стаи, вероятно выставленные на пути их предполагаемого подхода, пока что оказывались в стороне за счет этого пусть более длинного, но зато безопасного маршрута. Их подстерегала единственная опасность: при коррекции курса в середине пути, несколько субъективных лет назад, тяговые следы кораблей могли быть обнаружены юлюбисскими системами дальнего слежения, если только сенсоры этих систем были направлены в нужное место. Риск был невелик, и, насколько они могли судить, никто их тогда не засек.

Во всяком случае, навстречу им с Юлюбиса не отправили флот, а значит, противник решил выждать и встретить их огнем на пороге своего дома. Советники архимандрита по тактике считали это признаком того, что на Юлюбисе знают об их приближении, но сил у них мало. Возможно, будут попадаться зонды или истребители, но вряд ли до того, как они окажутся глубоко внутри системы. Его адмиралы не сомневались: их лазерные корабли и оборонительные системы ближнего боя в состоянии разобраться с любыми средствами, которые могут выслать им навстречу.

Люсеферус услышал какой-то шум у себя за спиной, где было дозволено стоять лишь чинам высшего командования; за ними, в свою очередь, располагалась его личная стража. До него донесся шепоток, сдавленные звуки испуга и удивления. Он почувствовал, как напряглось его тело. Сейчас лучше не отвлекать его, разве что известием о неизбежном уничтожении всего флота. Им следует это знать. Наконец стоявшие за его спиной угомонились.

Он расслабился, распрямился в создаваемом за счет вращения гравитационном поле, равном трем четвертям обычного, и снова глубоко вздохнул, глядя на людей и технику. Да, вид этот был воистину сладок и прекрасен — символ непобедимости, неописуемо завораживающая демонстрация силы, силы весомой, реальной и непреклонной. Это было его, это был он.

Неизбежное уничтожение всего флота… Он представил себе это, представил, что это происходит сейчас; какое-нибудь всесокрушающее гипероружие древних уничтожает весь флот вторжения, и никто не в силах остановить их. Чепуха… ну или совершенно невероятный бред… но только представить себе все это! На его глазах все, что он сейчас видит, исчезает одно за другим, взрывается в пламени или ярких вспышках света. И он сможет увидеть, как гибнет все вокруг него!

Эта мысль заставила архимандрита вздрогнуть — отчасти от ужаса, отчасти от удовольствия. Конечно, ничего такого не случится, но одна только картинка, возникшая в его воображении, невыносимо возбуждала его. И конечно, была своего рода предупреждением. Посланным не богом или какой-нибудь программой, управляющей вселенной, как это утверждала Правда, а кое-чем более надежным и близким: его внутренним «я». Его подсознание — или та часть его личности, что постоянно была настороже, играя роль шута у триумфальной колесницы Цезаря, — напомнило ему, что все это лишь тщеславие. Ничего другого. Этими мыслями об уничтожении он напоминал самому себе: не принимай ничего на веру, будь сосредоточен, держи все под контролем, а предстоящую войну веди со всегдашней жестокостью, сколько бы внутренний голос ни призывал к умеренности или неоправданному милосердию.

Жестокость и милосердие всегда должны быть средствами на пути к цели, а не ублажать какое-то выдуманное «я». Кто-то высказал эту мысль, и он, Люсеферус, ее никогда не забудет.

Он еще раз набрал в легкие побольше воздуха. Итак, он готов. Он заранее вооружился. Но настроение все же испортилось. Шум за его спиной не причинил никакого вреда. Но если потребуется продемонстрировать гнев, это станет подходящим поводом. Лучше все-таки выяснить, что же это такое было. Он повернулся на каблуках, вытянулся в полный рост (на своих старших командиров следует всегда смотреть сверху вниз) и сказал:

— Ну?

Ему нравилось видеть, как вздрагивают эти тщеславные людишки, которые привыкли, чтобы им подчинялись мгновенно, как они, пусть и едва заметно, трясутся перед ним от страха.

Улыбаясь и хмурясь одновременно, вперед вышел Тулуэр — из всех адъютантов он наименее раздражал архимандрита и недавно сделался кем-то вроде любимчика.

— Господин архимандрит, прошу прощения за этот шум. — Он повел бровями, словно давая понять: «Не моя вина — вы же знаете, что представляют собой некоторые из этих типов». — Оперативная часть сообщает: высокоскоростной корабль движется прямо из системы Юлюбиса, передают, что у них нет ни оружия, ни боеголовок, на борту один или два человека, просят о переговорах. Они уже замедляются и смогут соединиться с нами через десять часов. Двигаясь нынешним курсом, они тормозят на расстоянии сотни километров от ядра флота, со смещением влево.

Архимандрит через голову Тулуэра смерил взглядом остальных:

— И это требовало моего вмешательства?

— Опасения насчет боеголовок, сэр, — ровным голосом сказал Тулуэр, улыбаясь одними губами. — Названный корабль в тот момент проходил мимо завесы наших истребителей первого эшелона и должен был вот-вот выйти за пределы радиуса эффективного действия их лучевого оружия. Перед ними стоял вопрос — стрелять или не стрелять. Сейчас решается, что делать, когда корабль через полчаса окажется в радиусе действия оборонительных средств второго эшелона. Есть, конечно, и ракеты. Вдогонку уже отправлен беспилотный ракетоносец.

Архимандрит Люсеферус мгновение помолчал, потом улыбнулся. Он видел, как все облегченно вздохнули.

— Ну что ж, — сказал он, — кажется, все работает, как полагается, и меня можно было не беспокоить, так?

— Вы совершенно правы, сэр, — покаянным голосом согласился адъютант.

— А каков предполагаемый статус этого человека или людей, если там действительно люди?

— Согласно сообщению, на борту высокопоставленный промышленник по имени Салуус Кегар.

Снова без сознания, ощущение усталости, неумытости, неухоженности. Фассин был уверен, что с каждым разом приходит в себя все медленнее, с каждым пробуждением становится все более вялым, медлительным, хуже соображает. На этот бросок через галактику ушло более сорока дней — целых девяносто килолет от Юлюбиса, хотя вряд ли подобные измерения имели смысл. Время, проведенное внутри червоточины, так или иначе оставалось мизерным. Дни и недели были израсходованы на полет в глубоком