Оказывается, нырнуть в Прошлую Жизнь так же легко, как надеть другое платье. Мода отражает перемены настроения. Сегодня я персиковый шнапс. Нервничаю, как малолетка, которая в первый раз проходит в ночной клуб по поддельному удостоверению личности. Я сказала «надеть другое платье»? Я перемерила девять платьев. Больше у меня нет.

Ленивец ворчливо пыхтит и растягивается на полу на кучке листьев кассавы, которые я купила на рынке внизу, чтобы умаслить его. Заодно прихватила ведерко мокриц для Мангуста. Если бы можно было оставить Ленивца дома, я бы оставила. Но последствия такой разлуки губительны. Ломка после крэка — пустяки по сравнению с разлукой с животным.

Итак, я два раза примерила все девять своих платьев. Примерка сопровождалась ловлей мокриц — они расползлись во все стороны, когда Ленивец в припадке раздражения перевернул ведерко. В конце концов, я понимаю, что мой гардероб безнадежно устарел. Одалживаю у проститутки с третьего этажа узкие джинсы и стильную черную маечку на бретелях. Одалживать приходится за плату. Соседка уверяет, что одежда у нее чистая. Требует тридцать баксов. Сомневаюсь, чтобы она стирала одежду в прачечной. Нюхаю джинсы, майку… вроде ничем не воняет. Какого черта, думаю я.

Я ловлю такси и еду в Окленд-парк. Туда же одновременно со мной направляется целая армия: уборщики ночной смены, медсестры, судомойки. Племя невидимок — они всегда за сценой. Вылезаю у «Медиа-Парка» и пешком иду на Седьмую улицу с многочисленными ресторанами, барами и интернет-кафе. Лоточник, стоящий у магазинчика мозамбикских деликатесов, пытается всучить мне фонарик в виде звезды, сделанный из проволоки и бумаги. Я отказываюсь, и он предлагает мне травку.

Раньше я часто здесь бывала. Как-то меня засекли с косячком, по приметной форме установили, в какой школе я учусь… Тогда меня отстранили от занятий на две недели. На Седьмой я впервые нюхала кокс — в туалете на девятом этаже. Здесь же впервые занималась сексом — в переулке за Восьмой. Правда, потом хозяин ближайшего дома вызвал вооруженную охрану. Сейчас будет не так страшно… не должно. И все-таки мне становится легче, когда я замечаю Джо. Он стоит напротив, у входа в бар «Бико», и возится со своим мобильником.

— Привет!

Он виновато вскидывает голову и засовывает телефон в карман куртки.

— Привет, детка. Молодец, что пришла! Все уже там, вперед!

Бар явно знавал лучшие дни. Вход охраняет низкорослый, жилистый вышибала в футболке с надписью «Отъе…!».

— Она со мной, — говорит Джо. Хотя вышибала совсем не радуется при виде Ленивца, он едва заметно кивает нам, давая понять, что ему все равно.

Бар «Бико» имеет такое же отношение к Стиву Бико,[18] как дрянная футболка с портретом Че Гевары — к самому Че Геваре. Его образом бесстыдно спекулируют. Так, на рекламе парикмахерской, нарисованной от руки, я вижу несколько портретов Бико в профиль. Он с разными прическами и в разных головных уборах; в берете, в кепке, в шахтерской каске, расписанной вручную. Стив Бико смотрит на прохожих с многочисленных плакатов. На его лице застыло задумчивое выражение. Он стоит на фоне карты Африки, и вокруг его головы нимб из солнечных лучей. Стив с львиной гривой — на сувенирах, футбольных мячах, майках. Везде его слова: «Самое сильное оружие угнетателей — разум угнетенных». Мой ученый папа наверняка возмутился бы. Героическую борьбу низводят до уровня фарса, модного бренда. Внутренности у меня сжимаются от недоброго предчувствия, как бывает, когда ты только собираешься прокатиться на американских горках. Американские горки я никогда не любила.

— О, здесь и футболки продаются! — замечаю я. — А детские размеры у них есть? Как думаешь, они их сначала вымачивают в кислоте?

— Очень смешно, Зинзи! — отвечает Джо, ведя меня в бар. — Не волнуйся, они тоже нервничают перед встречей с тобой.

Джо подводит меня к столику, за которым сидят разодетые в пух и прах люди — холеные, аккуратно подстриженные. Замечаю девицу с пирсингом во всех мыслимых и немыслимых местах, татуированную женщину с ярко-красными волосами и глазами, как у Бетти Пейдж;[19] и двоих мужчин. Один, помоложе, в кричащей рубашке с орнаментом «турецкие огурцы». Волосы у него набриолинены и стоят дыбом. Второму уже за сорок; на нем «жилет фотографа» с множеством карманов. Судя по выражению лица, он прожженный циник. Посреди стола стоит дорогая камера; все смотрят на экран.

— Ох, — говорит женщина, отталкивая камеру, когда мы подходим к столику. — Зачем ты показываешь такие гадости? — Она бьет фотографа по плечу, но это скорее игривый жест, словно она говорит: на самом деле ты мне нравишься, хотя и показываешь мерзкие снимки, а может, даже наоборот: ты мне нравишься именно потому, что показываешь мерзкие снимки.