труда «О смешном», он следует на шаг позади, как принято у коронованных особ, когда жена — королева, а муж — принц-консорт. Для пятидесятилетней женщины, матери троих детей, она выглядит замечательно, думаю я. Проходя мимо нашего ряда, она поворачивается к Ане и осторожно улыбается. Я замечаю ее взгляд, теплый и дружеский. Ее глаза мимолетно пробегают также и по мне, Катрине и Маргрете Ирене, словно она хорошо видит нас, молодых. Черные волосы собраны в пучок.
— Она держится как королева, — шепчу я, не имея в виду, что меня кто-то услышит.
— Она и есть королева, — восторженно говорит Аня.
Сельма Люнге с мужем садятся в третьем ряду. Гул в зале стихает. Все понимают, что минута настала. Мы ждем только В. Гуде. Сейчас он выйдет из двери слева. Он обменивается последними словами с Ребеккой перед тем, как она явится публике и покажет свое платье, о котором столько говорила. Он выходит из двери! В черном костюме и белоснежной рубашке с бабочкой. Верный себе. Он очень серьезен, как обычно в таких случаях. Садится на свое постоянное место сбоку, оглядывает зал, щурится, кивает некоторым знакомым.
Свет гаснет.
Разговоры стихают.
Все начинается всерьез.
О Господи, Ребекка! — думаю я со странным недобрым предчувствием.
Наконец она выходит! Не из обычной двери, которая хорошо видна публике, а из другой, дальней, которой солисты почти не пользуются. Увидев ее, я мгновенно понимаю, почему она выбрала именно эту дверь. Она хочет показать себя! Хочет идти к роялю как можно дольше. Создать праздничное настроение. Ее платье великолепно, оно тоже бирюзовое, как и строгое платье Сельмы Люнге. Но если Сельма Люнге строга, Ребекка Фрост по-царски роскошна. Обнаженные плечи. Продуманные линии. Книзу платье сужается, как будто она хочет произвести впечатление на молодых людей на балу, а не по доброй воле сдать экзамен на мастерство. Только теперь я замечаю цветы, с двух сторон украшающие сцену. Цветы такого же цвета, как и ее платье. Мы все пожираем ее глазами. Мы счастливы, я немного успокаиваюсь. Здесь все продумано и поставлено, все до мелочей. Конечно, думаю я. Ребекка Фрост никогда не поступает опрометчиво. Публика начинает аплодировать. Громко, горячо и восторженно.
И тут она спотыкается.
На ступенях, ведущих на нижний уровень, где ее ждет рояль, Ребекка наступает на подол собственного платья и падает ничком. Зал громко ахает. Мы не верим своим глазам. Неожиданно для всех Ребекка Фрост лежит распростертая на полу. Кто-то вскрикивает. Я слышу, что это Сельма Люнге. Ребекка лежит на полу. Я смотрю на Аню, она обеими руками впилась в плечо Катрине. Маргрете Ирене шепчет мне на ухо:
— Не могу в это поверить.
Но сомнений нет. Ребекка лежит на полу. В. Гуде бежит на сцену. Теперь я уже никогда его не забуду. Он возле к нее, опускается на колени, что-то говорит ей, но она не встает. Лежит, уткнувшись носом в пол. Хотя я не женщина и никогда не носил платьев, я знаю, о чем она сейчас думает. Ей хочется исчезнуть отсюда. Провалиться сквозь землю. Сосредоточенности как ни бывало. Она не в состоянии выполнить то, что от нее ждут.
Пол в Ауле натерт воском. На нем трудно не поскользнуться. Лежа на полу, Ребекка, при желании, могла бы увидеть в нем свое отражение. В. Гуде продолжает что-то ей говорить. Похоже, что теперь она прислушивается к его словам. Она поворачивается. Медленно встает, опираясь на своего импресарио. Туфли с нее свалились. Он помогает ей их надеть. Ребекка смахивает с платья пыль и, покачнувшись, выпрямляет спину. В. Гуде шепчет ей на ухо еще несколько слов. Видно, они договорились. Она улыбается, целует его в щеку и машет рукой, чтобы он ушел. Он идет обратно на свое место, поправляет бабочку, щурит глаза и садится.
Ребекка Фрост стоит на сцене и пытается смотреть нам всем в глаза. Кашляет. Не помню, чтобы в Ауле когда-нибудь было так тихо. Я кошусь на Аню. Она держит за руку мою сестру.
— Я этого боялась, — громко говорит Ребекка высоким и чистым голосом. — Одна пианистка тоже пережила нечто подобное. Тридцать лет назад. На нее это так подействовало, что она не смогла выступить на своем дебюте. Извините мне эту случайность, которая всех вас отвлекла. Я не знала, что пол был недавно натерт.
Публика с облегчением вздыхает. Смех. Бурные аплодисменты. Ведь все желают ей только добра.
Ребекка садится за рояль.
— Я не думала, что у нее хватит сил на такое, — шепчет Маргрете Ирене.
Но Ребекка уже играет, она погружается в Равеля. Ошибка следует за ошибкой. Конечно, она еще не сосредоточилась, думаю я. Не так легко быстро прийти в себя после падения на сцене. Но после катастрофического начала дело идет лучше. Токката звучит вполне сносно. И все-таки это не похоже на вчерашнее выступление. Ребекка играет хуже. Мне ее жалко. До того, как она упала, в воздухе витала какая-то магия. Этот концерт мог бы стать ее триумфом. Но я слышу, что она дрожит, что шок после падения еще не прошел. Однако у нее нет выбора. Она должна была либо отменить концерт, либо играть. Она предпочла играть.
После Равеля раздаются сердечные, но сдержанные аплодисменты. Перед Бетховеном она не выходит из зала. Наверное, боится нового падения.
Критики записывают свои замечания. Настроение в зале вялое. Слишком сильно нервное напряжение.
Бетховен.
Она играет, думаю я. Но и только. Многие могли бы сыграть не хуже, чем она. Спина у нее больше не прямая. Движения слишком размашистые. В конце каждой фразы она высоко поднимает руки. Кажется, именно это называют «игрой на публику»? Но она хорошо владеет собой.
Аня по-прежнему держит Катрине за руку.
Мое восхищение Ребеккой растет. То, что она сейчас делает, под силу не каждому. Я вспоминаю несчастного музыканта из Трондхейма, который дебютировал до нее. Еще весной. Он не решился играть наизусть, хотя и знал, что таков обязательный негласный закон. Суд газет был безжалостен: «Дебютанту переворачивали ноты, этим все сказано. Это только усилило впечатление дилетантства».
Ребекка же борется. Она борется не на жизнь, а на смерть. И когда она подходит к этим почти безнадежным трелям в конце бетховенской сонаты, я понимаю, что она много занималась. Долгие скучные будни за роялем помогли ей. Она играет по-настоящему! Она не сдается. Делает как раз то, что нужно, чтобы поднять настроение зала, и этого достаточно, чтобы публика могла уйти на антракт, не чувствуя себя обманутой.
Мне хочется пить или разбить бокал. Аня продолжает держать Катрине за руку. Они стоят в углу и тихо о чем-то беседуют. Маргрете Ирене видит, что я это вижу. Она касается губами моего уха:
— Не обращай на них внимания.
— Я люблю тебя, — говорю я, благодарный за то, что небезразличен ей, за ее великодушие.
У нее в глазах стоят слезы.
— Мы должны помогать друг другу, — говорит она. Я почти не слышу ее. Кругом все громко обсуждают случившееся.
— Просто невероятно, что она вообще смогла играть после этого, — пищит чей-то голос. Я не знаю, кто это, но по выговору догадываюсь, что это кто-нибудь из богатых соседей Ребекки по Бюгдёю.
Я злюсь, сам не понимая, почему. Надо пойти за сцену и поговорить с ней, думаю я. Она никогда меня не бросала, всегда поддерживала. Почему бы и мне не поддержать ее сейчас, когда она по-настоящему в этом нуждается?
— Извини, я на минутку отойду, — говорю я Маргрете Ирене.
Она меня не останавливает. Она понимает, куда я иду. Я возвращаюсь в зал, бегу налево вдоль «Истории». Если бы я был так рассудителен и мудр, как тот мудрый человек на картине!
Меня никто не останавливает. Я открываю дверь и бегу вниз по лестнице. В фойе для артистов между В. Гуде и Сельмой Люнге сидит Ребекка. Наконец-то я могу посмотреть в глаза этой легендарной фру Люнге.
