дивана, напоминая мне теперь почему-то разбитое стеклянное облако, как будто мне когда-либо случалось видеть такое. С надеждой взглядывал я в окно, но ночь оставалась все так же безразлично черна и утро все не наступало.

Несколько дней после этого я не звонил Джайвзу, отключал на ночь телефон. Не знаю, быть может, он и пытался до меня дозвониться, но в дневное время застать меня стало довольно трудно. Мой интереc к различным восточным очистительным техникам привел меня на частные курсы по мантра-медитации, открытые при доме культуры недалеко от того переулка, в котором я живу, целыми днями я пропадал на этих курсах, где помимо занятий мне предоставилась также небольшая возможность подработать в качестве переводчика, поскольку занятия эти вели два индуса, изъяснявшиеся только по-английски. Профессиональный переводчик заболел, и мое не забытое, к собственному удивлению, знание языка (оконченная много лет назад спецшкола) выручало теперь и их, и меня, и нашу небольшую группу. Английский позволил мне также иногда разговаривать с учителями и после занятий, и в одной из наших бесед я как-то затронул тему страшного сна. «При усиленных занятиях медитацией, – объясняли индусы, – психика очищается по-разному. Кого-то посещают неприятные мысли даже в процессе погружения, и это, равно как и небольшая головная боль, – суть признаки высвобождения стресса, другим же все чаще снятся страшные сны, что также свидетельствует о процессе очищения. Эти явления представляют собой лишь начальный этап. Вам нужно прорыть насквозь пласт неприятного, чтобы выйти к живительному источнику, к Ананде, радости и энергии, которые несет в себе единое поле, пронизывающее и суть составляющее все, что есть во Вселенной». Вернувшись после этого разговора домой, я подумал, что Джайвз, кристаллизуя в словах свои мысли о самоубийстве, возможно, проигрывает всего лишь собственные страшные сны наяву, и не будет, наверное, ничего предосудительного с моей стороны, если я немного поиграю с ним в эту игру, быть может, в чем-то я помогу и ему, ведь у него тоже проблемы, однажды он говорил мне что-то о своей зависимости от матери, зависимости, от которой он никак не может освободиться и которая принимает порой патологический какой-то характер. Когда он к ней приезжает, она насильно заставляет его есть, даже если он и не голоден, мать буквально насилует его, набивая пельменями, и малейшее поползновение к отказу от обеда использует как повод к ссоре, доходящей порой до истерики с обеих сторон. Джайвз говорил также и о своих отношениях с женщинами, в которые мать вечно сует свой нос, пророча ему несчастное супружество, стоит лишь ему признаться ей в своем желании сделать своей очередной избраннице предложение. «Да, надо бы позвонить Джайвзу, – подумал я. – В конце концов, это просто треп, какое к черту самоубийство, облегчить ему душу, да и из себя, быть может, таким образом выкачать еще немного стресса, отождествляясь со сказанным, глядишь, быстрее выйдет вся грязь и можно будет начать новую жизнь, случайность сама определит место встречи, и девушка будет в платье цвета голубой звезды, что раскинула вершины свои в сияющем диске солнца с горящими лепестками, тогда и другая чакра – огненный треугольник в обрамлении черных протуберанцев, подобный женскому лону, вернет тебе силу, и победа заблестит на горизонте, поднимаясь и сокрушая защиты, под которыми скрыто нехитрое счастье, ведь должно же быть что-то в этой моей неисчезающей вере и в этой нелепости, что со всех сторон зажимает в тиски, ведь не может же жизнь представлять собой лишь фарс и бессмысленное издевательство над душой человека».

Я позвонил ему вечером. «Ну как?» – ласково спросил Джайвз. «Что?» – не понял вначале я. «Как насчет того, чтобы сыграть дуэтом? Вместе будет веселей, даже если и произойдет ошибка и старушка все же нас переиграет». – «А какие у тебя на вооружении способы?» – как можно абстрактнее спросил я, следуя втайне своему сценарию. «Значит, решился?» – нехорошо как-то сказал Джайвз, и мне вдруг стало неприятно, даже тошно, пожалуй, от того, что я все же поддался его воле, какой-то незнакомый мальчишка, я и видел-то его один раз, ну и что, что мы разговаривали по душам, но почему я должен подыгрывать ему в том, что совсем не мое, ведь в глубине души помышлять о самоубийстве мне было невыносимо противно; как же так, думал я, удивляясь своей противоречивости, еще минуту назад я хотел поиграть в эти слова, вот позвонил, и вдруг вся эта затея вновь предстает передо мной в своем мерзком, отвратительнейшем свете; и какое-то невыносимое до муки предчувствие, что все это, переходя рамки слов, может свершиться и произойти на самом деле, вдруг охватило меня, и я не мог вымолвить ни слова. «Что ты молчишь?» – спросил Джайвз и вдруг странно, нежно как-то, засмеялся – картина парка с широким оврагом, сиротливо проросшим ольшаником, вдруг снова поднялась перед моим взором, и я был бы рад даже заплакать, лишь бы смыть слезами грубую неструганую тележку, что так до неумолимости откровенно ожидала меня на поляне – грязная, порыжелая, поломанная трава в глубокой колее из-под обода. Почему же так переменчивы состояния души моей, думал я, словно поднимаясь и над паузой в разговоре с Джайвзом, и над меркнущим уже пасмурным своим видением, и над всею судьбою своей, то выплескивающейся в вере, то падающей в черноту отчаяния. Или это и есть заложенный чьей-то злой волей характер, проносилось, что не избавится никогда ни от бессмысленной тоски, ни от обманчивой надежды, что так и будет до вечности биться между тем и другим, не способный к тому, чтобы быть просто счастливым? «Эй, – звонко сказал Джайвз, возвращая меня к реальности, – итак, ты сделал свой выбор, раз спросил о способе, и теперь игра, если это только можно назвать так, сама заставит себя играть, а вот выиграешь ли ты, посмотрим». – «Почему 'ты'? – машинально спросил я. – Мы же играем вместе?» – «Конечно, вместе», – кашлянул Джайвз и замолчал. Молчал и я. Джайвз явно вслушивался в мое молчание. «Для начала вот такое меню, – наконец прервал паузу он. – Завтра ты приезжаешь ко мне, я уже купил седуксен, а ты должен привезти веревку». – «Что?» – как-то ошалело спросил я. «Ты что, дурак?» – ответил вопросом на вопрос Джайвз, и мне послышалось, что он как-то сладострастно чмокнул. «Седуксен – это снотворное», – сказал он.

Чтобы избавиться от тяжелого осадка после разговора с Джайвзом, я решил помедитировать. Я сел в кресло и стал повторять свою мантру. Летящий ласкающий звук и в самом деле постепенно завораживал мое внимание, отвлекая от недавнего разговора, истончаясь и пропадая, оставлял, наконец, совсем без мыслей, без тела в безграничной зыблющейся, иногда непритягательными уличными шумами пустоте. И было приятно и легко сознавать эту не называющую себя по имени отвлеченность, словно смотрящуюся в свое отражение и с неизъяснимым удовлетворением не находящую ничего, даже контура или какого иного намека на осуществление, только мелкий сор на поверхности зеркала, которому оно само не придает значения, словно радуясь редким сонным и безуспешным попыткам ума сложиться хоть в какие-то, пусть бы и недоеденные мысли, сформулироваться хоть в какое-то абстрактное понятие или воспоминание. Открыв через некоторое время глаза и вновь обнаруживая себя сидящим в кресле, я вдруг подумал, словно из дальнего угла своей комнаты, находящегося за моей спиной: а почему бы мне не научить медитации Джайвза? В самом деле, если он питает такое отвращение к моему «восточному оптимизму», то свою собственную попытку овладеть практикой медитации он мог бы и расценивать для себя в качестве желанной попытки самоубийства. И я решил непременно отвести его на курсы, дабы он смог пройти обряд инициации, ведь я не был учителем и не имел права обучать его методу, да я и не знал, какая мантра нужна именно ему. Пуджа – цветок и яблоко; горящая свеча перед портретом гуру Дева; пропетый на санскрите мантрам, отдающий дань традиции древних учителей; звук, тайно сообщенный индусом – вот каково истинное посвящение, невинно, невульгарно затрагивающее тонкий душевный мир.