вредителей и нацдемов, например, писателя Жилуновича».
Егор оторвался от текста, в его глазах потемнело. «Полина, зачем же так? Какие разговоры?» – «Что, не было разговоров?» – «Ну так, говорили, но...» – «Но ты не слышал? Тогда тебя самого арестовать следует. За то, что не слышал. Ибо должен был слышать. Если ты тоже не скрытый контрреволюционер. Подписывай!»
Егор колебался. Он читал дальше, думал, может, где в конце найдет какое-то объяснение, какое-нибудь для себя оправдание. Но в бумаге был только один смысл: председатель РИКа вел контрреволюционные разговоры с бывшим белогвардейцем Пстыга, что и подтверждает возчик РИКа Азевич Егор. Егор прочитал все и растерянно смотрел то на бумагу, то на такое знакомое личико Полины. Но теперь это личико было совсем не таким, каким он привык его видеть, куда только исчезла милая улыбчивость и с ней девичья привлекательность. Что-то твердое и недоброе появилось в том милом личике. «Ну что еще тебя смущает?» – нетерпеливо спрашивала Полина. – «Да все, нехорошо так». – «Нехорошо? Зато по-большевистски. Ты это понимаешь или нет?»
Нет, этого Егор понять не мог. Он не мог взять в толк, зачем все это нужно ему, да и Полине тоже. Однако, выждав, Полина сменила свой требовательно-суровый тон на почти ласковый. «Егорка, ну! Ну сделай это для меня! Ну что тебе стоит? – заглянула она ему в глаза и даже мягко коснулась ладонью его волос. – Ну для нашей любви. Мы же ведь так обнимались... Помнишь? Подпиши тут, и все». – «А Зарубе что будет?» – «Да ничего ему не будет, чудак ты! Ну, может, дадут выговор. За потерю бдительности».
Плохо понимая, что делает, Егор помедлил немного и вывел по самому краешку: «Азевич Е.».
Полина молча положила бумагу в сумочку, бросила ему: «До свиданья», и ушла. Он остался стоять в полном смятении, совершенно сбитый с толку, едва начиная понимать, что произошло. Лишь спустя какое-то время понял, что произошло скверное. Сам, может, и уберегся, но Заруба... Наверно, он погубил Зарубу.
Может, он шел и недолго, но после того, как упал и поднялся, темп его ходьбы очень замедлился. Он уже едва брел, сдерживая все чаще пробиравшую его дрожь. Что-то в его всегда выносливом теле явно разладилось.
Опушка куда-то пропала, зарослей кустарника на его пути встречалось все больше, под ногами шуршала сухая трава, и он подумал: хотя бы не набрести на речку. Где-то тут поймой должна протекать неказистая речушка Ужка, через которую в темноте ему не перебраться. Что тогда делать? Вот еще не хватало на его голову!
И все-таки скошенный луг или пойма под ногами враз как-то кончились, и речка не появилась. Он опять вышел на твердую почву, хотя идти по ней стало чертовски неудобно. Это было вспаханное поле, неровное и бугристое, то и дело больно подворачивались ноги. Азевич круто повернул в сторону и скоро уперся в полосу кустарника. Приглядевшись, пролез сквозь его черную чащу и оказался на твердом и ровном. Не сразу понял, что набрел на дорогу – уезженный сухой большак, возможно, бежавший в сторону местечка. Только в какой стороне было то местечко?
Пытаясь вспомнить, какие поблизости могли быть деревни, Азевич прошел несколько шагов в одну сторону, потом, засомневавшись, повернул в противоположную. В районное местечко, разумеется, лучше не соваться, надо держаться от него подальше. Может, пойти туда, где лежали знакомые ему места и еще дальше – родная деревня Липовка? Очень хотелось теперь домой, но дорога туда ему была заказана.
Вот чертова жизнь, или война, или проклятая его судьба, когда именно туда, куда надо, где нашел бы приют и прибежище, именно туда и нельзя.
В том, что он теперь идет в нужном направлении, должной уверенности у него не было, казалось, идет не туда. И он остановился снова, огляделся. До слуха донесся какой-то неопределенный звук, заставивший его снова вслушаться. Кажется, однако, он не ошибся: ветер доносил тихий стук копыт – кто-то ехал по большаку и был уже близко. Азевич шагнул в сторону, под кустарник, присел, затаился. Тут, пожалуй, его не заметят, а уж он что-то увидит.
Дожидаться пришлось недолго, из темноты на дорогу выплыла тусклая неопределенная тень, потом стала различима лошадиная голова под дугой и повозка, нагруженная какой-то поклажей. Она быстро приближалась, и оттуда послышалось:
– Теточка, а волки нас не догонят?
Это был тихий ребячий голосок – мальчика или девочки, не понять. Азевич задержал дыхание и услышал, как хрипловато-спокойно отозвалась женщина:
– Ды якия волки, но-о...
– Волков дужа боюся...
– Волков не бойся теперь... Теперь людей надо бояться, детка.
Азевич вдруг сразу успокоился, он даже устыдился недавнего своего испуга и встал из-под зарослей. Повозка была уже рядом, он шагнул навстречу и негромко сказал:
– Постой, тетка!
Лошадь от неожиданности вскинула голову и замедлила шаг, принимая несколько в сторону от него, и Азевич ухватил ее за уздечку. В повозке, видно было, сидела женщина с вожжами, из-за ее спины выглядывали, кажется, двое ребятишек, но Азевич не успел их рассмотреть.
– Не бойтесь. Свои, – сказал он как можно спокойнее. – Куда едете?
– В Осипье, – тихо проговорила тетка.
– Почему ночью?
– Так подводу только под вечер дали. Днем дрова возили.
Осипье он знал, это была небольшая деревня под лесом, километрах в двадцати от местечка. Наверно, туда и ему было бы по дороге.
– Может, подвезете? А то... подбился, знаете.
Тетка не ответила, лишь неуверенно поежилась в своей теплой одежке с толсто повязанным на голове платком. Не дожидаясь ее согласия, Азевич взгромоздился на повозку сзади, опустив через боковину натруженные ноги.
– А вам далеко надо? – наконец спросила тетка.
– Мне недалеко. Вот немного подъехать.
Тетка шевельнула вожжами, и лошадь, поскрипывая упряжью, пошла по дороге. Азевич запоздало подумал: куда же это он? Подъехать – это неплохо, только – куда? Правда, уже то хорошо, что не в местечко, в другую сторону, а там будет видно.
– А вы это... Из полиции будете? Или партизан, может? – поинтересовалась тетка.
– Окруженец, – легко ответил Азевич.
– А, окруженец, – заметно повеселела тетка. – Домой, наверно, идете?
– Домой.
– А далеко вам – домой?
– Далеко, тетка, – сказал он.
– Вот как! Далеко... Ах, горюшко наше... Да ночью. Хотя теперь только ночью и можно. Днем, и правда, никак. Вот я и запозднилась... Но малые, как с ними...
Присмотревшись, Азевич разглядел ребятишек. Закутанные в тулуп, рядом сидели мальчик и девочка. Настороженные и, наверно, испуганные, они молчаливо уставились на него. Чтобы их успокоить, Азевич сказал:
– Не бойтесь! Дядя – хороший.
– А я не боюсь, – отозвался мальчик. – Это Лёдя боится. А я тебя не боюсь.
– Вот как! Смелый, однако.
– Смелый, ага, – серьезно подтвердил мальчишка.
Спереди к ним обернулась тетка:
– Малой он, говорит неведомо что. Какой там смелый...
– А вот смелый, – стоял на своем мальчишка.
– Молчи, Шурка!
Шурка, наверно, и еще хотел возразить, но рядом завозилась Лёдя.
– А вот и несмелый. Плакал, как папка лежал и с него кровь текла...
От этих ее слов все умолкли, смолчал и Шурка. Азевич насторожился, почуяв явную трагедию. Но
