запрокинул голову, и она увидела его удивительные зеленые глаза. — Но она должна быть личностью. Пусть не возражает, когда мы ее нарядим и по ведем на парад в День всех святых.

Муж обнял ее за шею и посадил себе на колени. Они принялись целоваться, как подростки. Через пару минут она сказала:

— Какой ты буйный!

— Знаю, — отозвался он. — Наверное, я забыл повзрослеть. Они переглянулись и дружно рассмеялись. Это была одна из их любимых шуток. Родилась она в их третье свидание, когда Диггер, явившись к Патти домой, набросился на нее и не отпускал по меньшей мере час. Тогда, два года назад, они поняли, что их отношения станут очень серьезными.

— Значит, идея о собаке тебе понравилась, — сказала она.

— Понравилась, — подтвердил он и потерся щекой о ее щеку. — Я так тебя люблю!

— Я тоже тебя очень люблю, — сказала она. — Если с тобой что-нибудь случится, мне придется умереть и отправиться в рай, чтобы снова тебя найти.

— Откуда ты знаешь, что я попаду в рай? — спросил он.

— Попадешь, я знаю!

Вот и настал день приобрести собаку, решила Патти, натягивая трусики. Этого надо было ожидать. В последнее время она чувствовала себя совершенно незначительной, хотела что-то сделать, но боялась, что мир ее отторгнет, к тому же толком не знала, за что взяться.

Она натянула облегающие бедра брючки и футболку, заказанную по каталогу «Аберкромби энд Фитч». Она отдавала предпочтение одежде такого рода — демократичной униформе своего поколения, доступной практически любому. Спустившись вниз в лифте, Патти миновала холл и кивнула Кенни, человечку с перепачканными типографской краской пальцами. Кении торговал в газетном киоске и всегда улыбался при виде Диггера, потому что тот всегда покупал у него пачку сигарет, хотя почти не курил, просто ему нравилось делать знакомому приятное.

— Привет, Кенни! — сказала Патти.

Кенни, как всегда, сидел на складном железном стульчике рядом с киоском.

— Ваш муж скоро вернется? — спросил он.

— На следующей неделе. — Она вздохнула. — Жду не дождусь! Кенни сочувственно покивал, словно знал обо всех бедах, какие только могут обрушиться на человеческое существо.

Следующим на ее пути предстал Сарук, грустный привратник с Ближнего Востока, исполнявший функции охранника и не выходивший из-за своего столика, даже если вы сражались с гроздью пакетов или с неподъемными чемоданами. Он понимающе улыбался, как будто тоже понимал, как трудно живется нью- йоркскому среднему классу, вынужденному самостоятельно таскать тяжести.

— Привет, Сарук! — бросила ему Патти и выбежала на улицу.

Дом, в котором они жили, носивший номер 15 по Пятой авеню, желтеющая старая громадина, был прежде отелем «Вашингтон-сквер». О былом величии свидетельствовали золоченые фрески на потолке в холле и мраморный парадный подъезд с золотым резным козырьком на Пятой авеню. Этим подъездом теперь никто не пользовался, словно здание уже не могло претендовать на элегантность. Стены в коридорах выкрасили в тошнотворный зеленый цвет, и в доме обитали теперь многие сотни жителей, ютившиеся в одно и двухкомнатных конурках с устроенной в углу гостиной кухней. Но Патти все равно любила этот дом. Она обожала забавных старушек, вечных его обитательниц, по-прежнему плативших арендную плату (примерно 400 долларов за квартирку с одной спальней) и щеголявших в таком виде, что любой встречный таращил глаза. Одна красила ногти на ногах в неоново-пурпурный цвет и появлялась исключительно в обществе собачонки, похожей на чучело львенка, лишившееся шерсти от бесконечного любовного причесывания. Другая носила обтягивающие маечки и брючки и ковыляла на высоких каблуках, словно поощряя злословие о ломтях плоти, наросших у нее на плечах.

Дом был чрезвычайно богемным: в нем поселились и молодые богатые деятели шоу-бизнеса вроде Диггера с женой, занявшие большие готические пентхаусы наверху, и работящий средний класс, довольствовавшийся «студиями» и квартирками с одной спальней. Это была либо молодежь, стремящаяся вверх, либо люди сорока — пятидесяти — шестидесяти лет (Патти казалось, что они в большинстве одиноки), смирившиеся с тем, что уже ничего не добьются и что самое значительное, что их ждет в будущем, — рак. Некоторые из них выглядели сломленными жизнью, нескончаемой рутиной бессмысленного труда, одевались в черное, бесформенное, грязное, будто с незапамятных времен соблюдали траур. У других угадывалась цель в жизни. Такой была пятидесятилетняя женщина, работавшая в Фонде спасения животных, — быстрая, жизнерадостная, очень дружелюбная. Она жила этажом ниже, и когда лифт открывался на ее этаже, Патти обычно слышала из-за ее двери оживленный разговор. Это всегда напоминало Патти, что в жизни есть добро…

Сама она была счастливицей. Сейчас, выходя на солнышко, она опять об этом вспомнила. Ведь ей скорее всего не придется беспокоиться о том, что с ней случится в старости, хотя до старости было еще так далеко, что казалось, она никогда не наступит, У входа переминались в замешательстве две женщины, но Патг" не обратила на них внимания: перед домом находилась автобусная остановка и станция электрички в сторону Нью-Джерси, поэтому кто-нибудь обязательно выглядел заблудившимся. Патти прошла немного по Пятой авеню и свернула на Девятую улицу, размышляя о своей жизни. С тех пор как она бросила работу, ее не покидали тревожные мысли о том, что она собой, собственно, представляет.

В последнее время она упорно обдумывала сложившуюся ситуацию: не нужно работать, потому что Диггер богат. Реальность была замечательной, но она никак не могла с этой мыслью смириться. Конечно, Патти могла избежать проблемы, продолжив работать, но тогда столкнулась бы с другой дилеммой, потому что на работе непременно закисла бы. Последний год перед уходом с работы она не могла не видеть правду: съемка документальных лент о рок-звездах — это лишь потворство неоправданному самомнению всех участников проекта, в том числе своему собственному. Чтобы продолжать, пришлось бы сознательно закрывать глаза на сущность процесса, сосредоточиваясь на мелочах и уговаривая себя, что делает дело государственной важности. Все это было для нее неприемлемо, поэтому она и ушла, но одно это не могло сделать ее уважаемым человеком. В конце концов почти все вынуждены трудиться всю жизнь примерно в тех же условиях, ненавидя свою работу, но не имея возможности от нее отказаться. Поэтому Патти не могла не чувствовать себя мошенницей.

А поскольку она не работала и позволяла Диггеру ее содержать, ее не покидала тревога, не заслуживает ли она нравственного осуждения как шлюха.

С самого детства Патти неосознанно отторгала мысль о «традиционном браке». Ее удивляло, почему остальной мир не клеймит женщину, цинично обменивающую секс, домашний труд, деторождение на кров и еду на столе. Истина заключалась для нее в том, что истинную любовь можно обрести, только если не нуждаешься в финансовой поддержке мужчины. В остальных случаях начинаются компромиссы и уступки, секс с человеком, к которому вас на самом деле не тянет. Можно себя уговорить, что все в порядке, но в действительности, считала Патти, все это было лишь завуалированной формой проституции.

И вот она сама превратилась именно в то, что всегда презирала!

Шестая авеню кишела людьми. По тротуару брела развинченной походкой стайка прыщавых мальчишек в штанах мешком, спущенных на середину задниц. Старухи катили тележки с покупками, молодая женщина кричала на ходу в сотовый телефон: «Я рада, что ты наконец набрался храбрости все мне сказать. Это три года мешало нашей дружбе…» Перед «Бальдаччи», магазином деликатесов для состоятельных покупателей, где, как шутили Диггер и Патти, все, включая яйца, стоило не меньше шести долларов, сидел молодой бездомный в одеяле, с собачонкой в руках. ; На вид ему было не больше двадцати пяти лет, на бумажке рядом с ним было написано, что он собирает сорок долларов на автобус в Пенсильванию. За год, что Патти и Диггер прожили в этом квартале, он так и не попытался тронуться с места.

Сейчас он разговаривал с молодой женщиной, свертывавшей одеяло.

— Я на улице с девяносто седьмого года, — гордо говорил он. — Бездомные возвращаются. Скоро сменится мэр, и улицы снова станут наши.

Патти удивлялась, как ему удается продержаться: политика мэра заключалась в том, чтобы каждую ночь собирать на улицах бездомных и помещать их в приюты. Некоторые даже утверждали, будто их вывозят в автобусах из города. Она достала из кошелька двадцать долларов и протянула ему. Она делала это почти каждую неделю, поскольку чувствовала себя виноватой. Она знала, что бездомный, возможно,