застыл неподвижно. Он подумал с неожиданной холодной трезвостью: коли уж это произошло давно, никакого Ленинграда в шестьдесят девятом году быть не может, в том мире на этом месте те же самые руины. Если Маевский оказался в одном из домов в центре… Но могло случиться и так, что он пребывал в одной из советских новостроек, в этом случае дом неожиданно растаял в воздухе, испарился, и штабс-капитан обнаружил себя висящим высоко над диким полем, а потом рухнул вниз… При самом лучшем раскладе — мог же он оказаться в комнате на первом этаже или идти по улице? — он стоит сейчас на безжизненной равнине, глядя на убогие развалины, один- одинешенек, без «кареты». И ведь в одиннадцатом году обосновался и Стахеев с «каретой» — ну, конечно же, в старой части города, той, от которой в некоторых местах и кирпичных куч не осталось, все в пыль перемололо. Вот уж воистину — библейская долина смертной тени…

Он сидел, не в силах шелохнуться, произнести хоть слово. В голове крутилась, бессмысленно и печально крутилась одна из песенок, перенятых Маевским в грядущем, «мирных трофеев», как Кирилл это любил именовать.

— Кажется, я вспомнил, — чужим тусклым голосом произнес генерал. — Тридцатое июля девятьсот восьмого — большой бал в Зимнем в честь стапятидесятилетия лейб-гвардии Белавинского гусарского… Должны были погибнуть все...

Вот именно все, смятенно подумал поручик. Не только императорская чета и все члены императорской фамилии. Все министры и высшее военное командование. Весь Правительствующий Сенат. Все министерства, ведомства, государственные учреждения, располагавшиеся, как известно, в столице империи, — со всеми, кто там служил: от жандармерии до общества спасания на водах. Конечно же, в полном составе погиб Особый комитет. Российской империей стало попросту некому управлять. Зараз все абсолютно колеса государственного механизма — от армии до земской медицины — лишились начальства. Осознать трудно, никогда ничего подобного ни в одной стране не случалось. Ничего удивительного, что возникла пустота, очень быстро, надо полагать, вспыхнула междоусобица, не стоит пока что гадать, по каким причинам, кто с кем воевал, за что, против чего…

Зимин спохватился, встряхнул головой, выпрямился, его голос звучал твердо. Почти…

— Теперь — «галоп» длиною… А, впрочем, нет! То же время, первое августа девятьсот восьмого. Только поднимите «точку» на высоту птичьего полета — так, чтобы мы видели весь город, панорамой…

Развал и запустение, это прекрасно различается и с птичьего полета. Нева у Зимнего широко растеклась, несомненно, заполняя огромные рытвины.

— Тридцать первое июля.

Та же картина, разве что во многих местах виднеются багровые огоньки пожарищ, многочисленные черные дымы поднимаются вверх, их тут же рвет в клочья, растаскивает сильный ветер…

— Тридцатое июля.

Петербург целехонек, с высоты птичьего полета предстает искусно выполненным макетом, красивым и гармоничным, отсюда нельзя разглядеть ни грязи, ни луж, ни обшарпанных стен доходных домов, все аккуратненькое, радующее глаз… Напрягши глаза, можно было все же рассмотреть катившие по улицам крохотные экипажи и вовсе уж малюсеньких прохожих.

— Одиннадцать часов утра… — резюмировал Зимин. — Пока что ничего. Двигайтесь прыжками по четверть часа, мы должны поймать тот самый момент…

Инженер кивнул, не оборачиваясь к ним. Сначала казалось, что картинка совершенно не меняется и они наблюдают один и тот же кусочек грядущего. Это и понятно: за несколько часов сам город нисколечко не мог измениться. Только хорошо присмотревшись, можно понять, что потоки экипажей и пешеходов все же меняются.

— Вот оно! — воскликнул Зимин. — Стоп!

Город лежал в руинах, за пределами большого круга абсолютного разрушения во множестве светились желто-багровые пожарища, ветер рвал в клочья косые полосы черного дыма.

— Прыгайте поминутно. Если потребуется, переходите на прыжки продолжительностью секунд в пять. Нам необходим момент катастрофы.

— Да, я понимаю… — ответил инженер, манипулируя приборами.

Мелькание картин (на сей раз они сразу отличались друг от друга расположением и количеством пожарищ) продолжалось совсем недолго. Инженер нащупал нужный момент. Сказал торопливо:

— Буквально через несколько секунд начнется…

Поручик всматривался до рези в глазах, не мигая.

Перед ними простирался целехонький город, целиком видимый с высоты птичьего полета — и вдруг с неба метнулся широкий косой столб смоляно-черного дыма, исходившего от ослепительно светящегося круглого облака, коснулся то ли Зимнего, то ли набережной Невы, то ли прилегающей площади — и от точки удара круг прозрачного, желтовато-алого пламени, высокого, превосходившего по высоте шпиль Исакия. С одной стороны его столь же стремительно пронизали высокие туманные столбы — ага, взметнулись паром закипевшие воды Невы… Пламя, словно бы тончая и слабея по краям, выплеснулось далеко за окраины города, а когда схлынуло через считанные мгновения, осталась лишь картина зловещего, сверкавшего многочисленными пожарами полного разрушения.

— Достаточно, — глухо сказал Зимин. — Остановите изображение, — у него вырвался непроизвольный стон, словно от внезапной боли, и поручик притворился, будто ничего не слышал. — Итак, это, несомненно, гигантский метеорит, болид, блуждающий небесный камень… Но откуда он там взялся? Его же там не должно быть…

— Именно что там, господин генерал! — обернувшись к ним, едва ли не крикнул инженер. — А вообще он был, только не там, но именно что в этот день…

У него было примечательное лицо — израненное смесью ужаса и некоего радостного озарения.

— Объясните, — бесстрастно бросил Зимин.

— Тридцатое июля девятьсот восьмого! Это тот самый метеорит, что по правилам должен был упасть в безлюдную сибирскую тайгу! Одни его называют Шантарским, потому что все происходило в Шантарской губернии, другие — Тунгусским, потому что он обрушился близ речки Тунгуски.

— Действительно, — сказал Зимин. — Я просто не вспомнил сразу…

— Никакой ошибки быть не может! — захлебывался словами инженер. — Профессор Чембарский крайне интересовался этим метеором, он долго и обстоятельно наблюдал за местом падения, последний раз не далее как вчера. Есть ведь распоряжение: если у «путешественников» нет срочных дел и наблюдательные залы простаивают без пользы, ученые вправе заниматься любыми наблюдениями без каких бы то ни было…

— Знаю, сам подписывал, — прервал его Зимин. — У вас есть что-то еще?

— Да. Не далее как вчера господин Чембарский показывал мне свои расчеты, и мы сошлись на том, что Природа оказалась к нам крайне благорасположена. По расчетам выходит: если бы метеор вошел в земную атмосферу всего несколькими часами позже, он обрушился бы именно на Петербург. Что мы только что и видели. Тайга была уничтожена и исковеркана на площади в десятки квадратных верст — а теперь это выпало Петербургу… Я не знаю, как выразить свою мысль, но ведь это неправильно, насквозь неправильно,