– И донаправлялись до того, что стреляли в меня на Энгельса? Боевыми?

Он оглянулся на радистов, понизил голос:

– Даш, что за фантазии…

– Меня уже столько раз упрекали за «мои фантазии», что начинаю думать, будто совершенно фантазии лишена… На Энгельса в меня палили ваши, некому другому, Глебчик… Я вам, по большому счету, за этот спектакль должна быть только благодарна – мое начальство после того «покушения» встало на уши и стало мне крепче верить, и Фрол затанцевал, поторопился внести кое-какую ясность… Верю, что у вас там были призовые стрелки, которым дали строжайший приказ нас с Федей и не поцарапать… Ну, а если бы шальным рикошетом все же прилетело безвинному прохожему? Лихие вы мальчики…

– Жизнь заставила, – сказал Глеб, на миг отведя глаза. Достал из набедренного кармана вязаный капюшон, натянул, скрыв лицо. – Извини, я на минутку. Сиди и не выходи.

Он выпрыгнул наружу и размашисто зашагал к калитке. Даша видела со своего места, что во двор кого- то вывели, плотно окружив, стискивая боками. Донесся хриплый, нечеловеческий хохот. А следом вынесли что-то длинное, укутанное в кусок материи. Похоже, и Дарий Петрович сделал свой выбор…

Даша хотела выйти, но давешний автоматчик моментально оказался у дверцы, преградил дорогу, глядя с нагловатым любопытством:

– Вас просили оставаться здесь…

И она осталась сидеть, словно пленная. Дымила, но никто не препятствовал. Дико хохотавшего человека, невидимого за сгрудившимися фигурами, затолкнули в «рафик», попрыгали следом, и машина отъехала, почти неотличимое от волчьего завыванье утихло вдали. Вернулся Глеб – Даша узнала его по походке, – упруго взмыл в автобус, сел, сдернул капюшон и покачал головой:

– Капут Дарию.

– Агеев его? – вяло спросила Даша.

– Ну не застрелился же… Видимо, Агеев его грохнул сразу, как только ты вышла. Все же хваткий малый. Бил, естественно, левой. «Клюв орла», не знаешь? Пальцы складываются вот таким манером – и в сонную артерию. При известном навыке душа у клиента отлетает мгновенно. Агеев, мне сказали, поначалу твердил, будто это ты – ворвалась окончательно ополоумевшая с двумя пистолетами наголо и кончила Москальца. Потом немного врубился – и сломался… Дай-ка, кстати, пистолеты, ни к чему они тебе, служебным обойдешься. Ты у Агеева забрала д в а, понятно? Оба эти… Ему, в принципе, все равно, а тебе ни к чему лишние отписки и порочащие контакты… – Он взял у Даши оба ствола, небрежно положил на скамейку. – Да, тебе наверняка будет интересно… Того, кто пришел кончать Марзукова, наши бармалейчики аккуратненько взяли, так что жив зятек, сейчас пишет оперу, распуская на бумагу сопли. В меня, кстати, не далее как четыре часа назад тоже порывался пальнуть какой-то декадент, так что не думай, будто ты одна подставляла лоб. Будь я настоящим журналистом-пентюхом, могли бы и пришить…

– Ты герой, Глебчик, – кивнула она отрешенно.

– Героиня как раз ты. Одна-единственная героиня на все поле боя. Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой… Мы люди скромные и свое участие выпячивать не станем. Строго говоря, во всем этом деле нас не было вообще. Мы призраки. Тени. Почудились. Поняла? Нас нет и не было. Два часа назад появились на свет готовенькими – именно тогда мы поняли, что происходит, и подключились к операции, блестяще проведенной славным угро вкупе с дружественными службами. Все это преступление века от начала и до конца распутал скромный гений шантарского сыска – Дашенька Шевчук, комсомолка, спортсменка, красавица. Я не шучу и не издеваюсь, а вкратце излагаю официальную версию, которую тебе чуть попозже объяснят подробно. Готовься стать звездой. И не преувеличиваю, шум будет на всю Россию – такой совершенно спонтанный, вызванный свободой печати и жаждой свежих сенсаций… Я за тебя чертовски рад, Дашка.

– Руки убери.

– Что, настолько разозлилась?

– Убери руки… жених. Мне что, обязательно здесь торчать? Майор до сих пор в психушке…

– Выйдет утром. Не поднимать же среди ночи… Хотулева уже взяли, так что и там все гладко. Утром съездим, заберем майора, Усачева тоже, хватит ему отлеживаться, пора показания давать… А тебе, извини, придется задержаться. Сейчас поедем на очную ставку, сведем вас с Фогелем. Шеф с ним хочет немного поиграть. Даш, это же не я придумал, дело требует… Может, потом возьмем пару бутылочек и завалимся отпраздновать счастливый финал? Ну, как хочешь… Дай-ка ключи от машины, я сам поведу. У тебя пальчики подрагивают…

Даша опустила ключи ему в ладонь, вышла из автобуса первой. Спросила:

– Агеев, точно, больной?

– Не то слово. Подозреваю, ему-то как раз спецпсихушка и светит со страшной силой. Из-за этого и из армии комиссовали. Попал в аварию, побил голову… Не помню дословно, что там написали медики, но что- то вроде: «Травматическое повреждение определенных участков головного мозга с последующим частичным нарушением функций…» Примерно так. Получился стопроцентный параноик, отсюда и глупейшие промахи наряду с блестящей работой, у него это шло полосами, этакая зебра… Если бы не Москалец, не видать бы ему ни агентства, ни разрешения на боевое оружие.

– А его можно было взять раньше? После первого или второго убийства?

Глеб молчал. Шагал с ней рядом, вновь в глухом капюшоне – значит, и впредь будет играть прежнюю роль – подбрасывал на ладони ключи.

Возле «Нивы» монументом самому себе возвышался Бортко.

– Выше голову, Рыжая, – сказал он ободряюще. – Подумаешь, немножко жизнь побила… Все хорошо, что хорошо кончается, – покосился на Глеба, фыркнул, дернул головой. – А этот-то хорош, заслуженный артист Шантарской губернии… Когда-то интервью у меня брал, я и не заподозрил ничего такого, даже из кабинета выкинуть хотел за развязность, желтой прессе присущую. Даша, если ты к Дню милиции майора не получишь, я свою фуражку съем, при свидетеле говорю. А эти смершевцы тебя к приличному орденку представляют, руками Дрына. С тебя бутылка, у меня в твои годы ничего и не было на груди, кроме нашего «поплавка»…