сохранившиеся в целости архивы Семеновского полка свидетельствуют только о двух – Анна четвертой степени, знаменитая «клюква», и Владимир четвертой степени с мечами. Последний орден, кстати, Тухачевского огорчил – он-то мечтал о Георгии…

Итак, Тухачевский воевал на Первой мировой всего шесть месяцев – в первый ее период, когда еще не были выбиты старые кадровые армии, когда война велась по правилам и ухваткам девятнадцатого века, когда у воюющих сторон еще не было ни танков, ни газов, а прочая военная техника, от аэропланов до раций, от ручных пулеметов до бронеавтомобилей еще не развернулась во всем своем масштабе. Это необходимо учитывать, когда мы будем сталкиваться с мнением о Тухачевском как о вояке с «огромным» опытом Первой мировой. Весь его опыт, повторяю, относится к начальному периоду войны. Потом она стала другой, все изменилось – вооружение; тактика, методы боя. В этой войне Тухачевский уже не мог участвовать по весьма прозаической причине – в феврале пятнадцатого он угодил в германский плен.

Это событие опять-таки, как выражался дед Щукарь, «покрыто мраком неизвестности». Ночью немцы окружили позиции 7-й роты и уничтожили ее почти полностью. Ротный командир капитан Веселаго (старый вояка, участвовавший добровольцем еще в русско-японской), дрался ожесточенно и был убит. Позже, когда русские вновь отбили захваченные германцами окопы, на теле капитана насчитали не менее двадцати штыковых и огнестрельных ран – и опознали его только по Георгиевскому кресту… Тухачевский же угодил в плен целехоньким. Как деликатно упоминают иные его биографы, «не использовав всех возможностей к сопротивлению». Что за этой формулировкой кроется, Бог весть…

О пребывании и высказываниях Тухачевского в плену мы знаем довольно много – благодаря его товарищу по заключению, французскому офицеру Ферваку, впоследствии выпустившему книгу воспоминаний.

Интереснейшее чтение!

Тухачевский о русской монархии: «Наш император – недалекий человек… И многим офицерам надоел нынешний режим… однако и конституционный режим на западный манер был бы концом России. России нужна твердая, сильная власть».

Тухачевский о будущем России: «Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому к нам более всего подходит одеяние диктатуры».

Тухачевский о марксизме (он приятельствовал в юности со старым большевиком Кулябко и кое-какое представление о «единственно верном учении» имел): «Задача России сейчас должна заключаться в том, чтобы ликвидировать все: отжившее искусство, устаревшие идеи, всю эту старую культуру… При помощи марксистских формул ведь можно поднять весь мир!.. С красным знаменем, а не с крестом, мы пойдем в Византию! Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошившей Россию, мы встряхнем ее, как пыльный коврик, а потом мы встряхнем весь мир!»

Очень уж соблазнительно для почитателей Тухачевского объявить все эти цитаты выдумкой Фервака: как-никак, тот впоследствии служил во французской контрразведке и любви к Советам не питал. Но в том-то и пикантность, что эти прилежно записанные французом излияния Тухачевского как две капли воды похожи на его будущие приказы во время польской кампании. Тот же лексикон, те же мысли и идеи: «Через труп белой Польши – к мировому пожару!» Совпадения слишком многозначительны, чтобы считать мемуары Фервака выдумкой…

Французских офицеров излияния русского товарища по несчастью как-то не впечатлили. Они даже насмешливо переделали его фамилию в Тушатусский – от французского «туш-а-ту», «демонстрировать поверхностные знания». Следует признать, что галлы своего солагерника крупно недооценили…

С пятой попытки Тухачевскому все же удалось бежать из плена и добраться до Швейцарии. Здесь снова начинаются откровенные непонятки. В Швейцарии Тухачевский отчего-то прохлаждался чуть ли не месяц – швейцарскую границу он перешел 18 сентября 1917 г., а к русскому военному агенту в Париже графу Игнатьеву прибыл только 12 октября. Хотя этот путь – из Швейцарии в Париж – должен был занять максимум неделю: между обеими странами существовало регулярное железнодорожное сообщение, поезда ходили исправно, вояж предстоял самый что ни на есть обыденный…

Загадка этого месяца, проведенного в Швейцарии в полном бездействии, так никогда и не получила сколько-нибудь внятного объяснения. Сплошные непонятности. Если Мишель так рвался на родину, что предпринял пять побегов, то как же объяснить подобное сидение? К тому же Тухачевский отчего-то не обратился к военному агенту России в Швейцарии генерал-майору Голованю – а лишь месяц спустя объявился в Париже…

Предельно темная история, одним словом. Настолько, что А. Мартиросян, к примеру, упорно считает, что именно тогда-то у Тухачевского и завязались шашни как с германской разведкой, так и с обосновавшимися в Швейцарии большевиками, коих там было предостаточно.

Доказательств этой версии нет. Однако последующие события прекрасно известны: Тухачевский добирается до Москвы и делает феерическую даже по тем фантазийным временам карьеру: в начале марта он попадает в столицу, а уже 5 апреля принят в большевистскую партию! Тут же получает немаленькую должность: военком Московского района Западной завесы («завесами» тогда именовались прообразы будущих фронтов. – А. Б.) Там он не то что воюет, а комиссарит. Именно так. В качестве комиссара присматривает за военным руководителем района, бывшим генералом Байовым. А еще через месяц назначается командующим одной из армий, действующих против восставших чехословаков. Как вам взлет?! Как вам скоропалительная карьера рядового поручика? Даже для тех времен чересчур уж фантастично…

Можно говорить со всей уверенностью, что никаких таких большевистских убеждений у Тухачевского быть не могло: откуда им взяться, черт побери? Гораздо более вероятно и жизненно другое предположение: имитатор Бонапарта, холодный карьерист, безжалостный терминатор еще в юнкерские времена, он прекрасно знал историю Французской революции. И на примере своего кумира мог понять без особого труда, какие шансы открываются в подобное смутное время перед человеком энергичным, честолюбивым и беззастенчивым в средствах.

Все, что мы знаем о его жизни, убеждениях и высказываниях в тот период, работает исключительно на эту версию: поклонник Наполеона, Ницше и Гамсуна с их культом сверхчеловека, усмотрел в неразберихе и всеобщей ломке свой шанс – и, не колеблясь, прыгнул в седло. Не веря ни в Бога, ни в черта.

Впрочем, насчет черта – не будем торопиться… В черта Тухачевский как раз верил… Тот же Фервак вспоминал, как однажды застал Тухачевского трудолюбиво мастерившим какого-то «страшного идола». Тухачевский объяснил, что это у него – Перун, бог войны и смерти. И закатил целую речь о том, что христианство, по его мнению, славянам решительно не подходит, но и марксизм в качестве новой религии не годится. А посему следует возвратиться к язычеству…

Эпатаж, средство скоротать скуку? Как знать… Позже, уже в Советской России бывшие семеновцы вспоминали, что Тухачевский привез из плена каких-то «маленьких деревянных идольчиков» и частенько произносил перед ними какие-то «молебствия». А вскоре подал в Совнарком докладную записку о том, чтобы окончательно искоренить христианство и объявить язычество официальной религией РСФСР. Шутил, якобы. Вот только шуточки эти чересчур многочисленны и бьют в одну цель: еще в детстве Тухачевский и его братья назвали трех домашних котов «Отец», «Сын» и «Дух Святой» и изводили француженку-гувернантку воплями вроде: «Куда запропастился этот чертов Дух Святой»? А будучи командующим Западным фронтом, Тухачевский (снова шутки ради?) назвал свою собаку Христосик.

Вообще-то у верующих людей такие «шутки» носят совсем другое название…

Именно тогда Сталин и назвал Тухачевского «демоном Гражданской войны». Учитывая семинарское образование Сталина, над этим стоит задуматься…

Несколько мнений о Тухачевском, в основном людей, знавших его не понаслышке, а общавшихся лично.

Известный русский философ И. Ильин: «Тухачевский – очень честолюбив, фаталистичен, молчалив; кажется, не умен; может стать центром заговора; вряд ли справится».