Адамян ткнул его кулаком в плечо, неуклюже повернулся и по шел к зданию дирекции, оплывший старый фанатик аэрологии, сумевший одиннадцать лет назад дотянуть до полосы то, что осталось от самолета да еще ухитрившийся эти лохмотья посадить. С тех пор – в воздух даже пассажиром нельзя…
К Панарину валила толпа пилотов. Они мимоходом распихивали по урнам бутылки со сметаной, галдели и чертили ладонями в воздухе нечто напоминающее то ли фигуры высшего пилотажа, то ли женские формы.
– Адмирал! – заорал Леня, истово салютуя Панарину молочной бутылкой. – Честь имею доложить: новоприбывшее женское пополнение путем визуально-дистанционного осмотра и психологического экспресс-анализа признано ласковым и сговорчивым. Несомненно слабы на передок-с!
– Вольно, – сказал Панарин. – Господа Альбатросы, диспозиция следующая: идем в Вундерланд по тропе «семерки». Веду я. Со мной Сенечка на своем драндулете и Леня со Стрижом на «Сапсане». Шагом марш!
Кто-то громко присвистнул, но ему тут же нахлобучили фуражку на нос.
4
– Может быть, когда-нибудь пойму, что заставляет вас идти на риск сломать свои элегантные шеи.
– Когда поймете, скажете нам. Для нас самих это тайна.
Видимость оказалась идеальная, какую и сулили метеосводки. Панарин тысячу раз проникал сюда, но всегда это было как первая сигарета, первая женщина, первый синяк под глазом, первый орден. Потому что Вундерланд – это Вундерланд, аминь, господа альбатросы…
А меж тем внизу не наблюдалось ровным счетом ничего чудесного. Внизу была Река, широкая и спокойная, были желтые песчаные отмели, кое-где пересеченные полосами гальки. И пышный березовый лесок. И буро-зеленые, не знавшие плуга поля.
– Между прочим, – сказал Сенечка Босый. – Я тут пролетал позавчера, и не было здесь никакой рощи. Солончак красовался самого паскудного облика.
– Ты когда перестанешь удивляться?
– Да сам знаю, и все равно…
– Разговорчики, – сказал Панарин.
– «Омутки» пошли, альмиранте.
– Ага. Фиксирую.
– Вниз, на третий коридор.
– Есть третий коридор.
Стайка небольших овальных водоворотиков плыла против течения навстречу самолетам. Их видели тысячу раз и давно знали, что никаких живых существ там нет. Просто водоворотики, плывущие против течения…
– «Сапсан», съемка.
– Есть.
– Болометр в дело.
– Есть. Расхождений с прежними данными не вижу.
– А вот кавитация какая-то странная. Я таких пузыриков никогда прежде не видел.
– Я тоже. Новенькое что-то. Альмиранте, ваши указания?
– Сенечка, пошел, – сказал Панарин. – Анализ всеми бортовыми средствами, на вертикалках зонды вниз.
– Есть.
Сенечкин «Мерлин», заваливаясь на крыло, скользнул влево и вниз, замер винт – Сенечка врубил сопла вертикальной тяги, завис над «омутком», и вниз брызнули тонкие струйки дыма – пошли зонды.
– Пишет, сучья лапа. Интересные кривульки.
– Точнее.
– Эффект Мейсена. Похоже, Кардовский со своим ирландцем были-таки правы…
– Довольно, – сказал Панарин. – Изменение цвета воды мне не нравится… Сеня, вверх!
Вода взвихрилась, и пяток смерчиков рванулись к самолету, но «Мерлин» метнулся вверх быстрее, и синие прозрачные щупальца опали, вновь стали спокойной водой.
– Назад, – сказал Панарин. – В прежнем ордере. Не расслабляться, быть предельно внимательными.
– Ну кого ты учишь, бугор? Не девочки ведь. «Знаю», – подумал Панарин, и тем не менее назойливо всплывают в памяти имена тех, кто позволил себе расслабиться, когда заворожила магия прекрасных слов «обратный путь». Все они – под пропеллерами, и большинство из них лежат там в виде символических урн, не содержащих и одной подлинной молекулы усопшего…
– Внимание, альмиранте, – сказал летевший слева Сенечка. – Заметил слева от меня что-то новое. Когда мы шли вглубь, этого не было.
Панарин тоже увидел нечто поблескивающее, серебристое, льдисто-мерцающее, протяженное; угадал вопрос Сенечки, прозвучавший в наушниках двумя секундами позже:
