Клементина сразу же его впустила.

Утром Панарин обнаружил на доске объявлений два новых приказа. Первый извещал, что с сегодняшнего дня профессор и доктор гонорис кауза В.Б. Пастраго назначается главным психологом медсанчасти Поселка. Вторым объявлялся строгий выговор предместкома Тютюнину – за катание в ночное время и в нетрезвом виде на казенной корове и распевание при этом романсов упадочно-нигилистического содержания.

Уже активно действовал Комитет Организации Бракосочетания КОБРА. Работа нашлась с момента учреждения комитета – на Площади имени Покорения Антимира объявился вдребезину пьяный Тютюнин с балалайкой, он брел и орал:

Его отловили и без лишнего шума запихнули в подвал магазина «Молоко». Следом туда же угодили Балабашкин, Станчев, трое отгульных механиков и поднятый с четверенек возле бара гайлендер Брюс. Им поставили ящик вермута, велели громко не орать и заперли на висячий замок. Появился профессор Пастраго в хорошо сидящем смокинге, с настоящей хризантемой в петлице. Его обыскали и, не найдя ничего алкогольного, пропустили на площадь, куда уже стекались принаряженные и трезвые аборигены. Нетрезвых задерживали и уволакивали к Тютюнину сотоварищи. КОБРА работала с неумолимой быстротой своей ползучей тезки – бдительный Леня Шамбор, чей интеллект с похмелья был обострен, ухитрился разоблачить Колю Крымова, запрятавшего фляжку с коньяком внутрь пышного букета.

– Вот, ведь можете, – сказала Панарину Клементина. – Можете?

– Ага, – сказал Панарин. – Денек-то мы можем, чего уж там… Ты что такая ненормально веселая?

– Свадьба же.

Клементина надела голубое кружевное платье, улыбчиво щурилась и пристукивала каблучками. Над Поселком гонялись за редкими облачками оранжевые самолеты метеослужбы, выпускали туманные шлейфы йодистого серебра, и облачка таяли. Динамики с утра без передышки услаждали Поселок Чайковским и Глиэром. Царило солнечное благолепие, носили цветы и ящики с шампанским. Объявился вдруг Шалыган – побритый и причесанный, в черной тройке, украшенной десятком орденских планок, при галстуке Айви Лиг и букетике гвоздик. На него обалдело оглядывались.

Панарина тронул за рукав главный радист Митрошкин, в отглаженной форме с золотыми Эдисонами в петлицах:

– Ахнуть хочешь?

– Излагай.

– Тарантул уходит.

– Врешь!

– Через два месяца. По состоянию здоровья, – авторитетно сказал Митрошкин с уверенностью человека, отвечающего за свои слова. – Будет новый. Молодой, наших лет, доктор в тридцать, членкор в тридцать два. На той неделе прибывает пополнение – орава молодняка, из училища имени Холопа Никишки, как всегда.

– Да-а… – сказал Панарин.

– Чему тут удивляться? – пожал плечами Шалыган. – Тим, Тарантул – последний мамонт Поселка, последний динозавр тех времен, когда вначале требовали результатов, а уж потом вскользь интересовались процентом потерь.

«Интересно, сам-то ты из каких зверей будешь?» – подумал Панарин, украдкой приглядываясь к Шалыгановым колодкам – был там и полный набор орденов Галилея, и ленточка исключительно редко вручавшегося (особый вклад и проявленные при этом) ордена Командора Беринга, и ленточка Звезды Улугбека, которую Панарин видел впервые в жизни на живом человеке, и ленточки, принадлежавшие регалиям, о которых Панарин вообще не имел понятия. Чудит дедушка? Или нет?

– Вот тебе и выход, – сказал Пана-рин Клементине, чтобы уйти от загадок. – Понаедут молокососы с твердыми моральными устоями, воссядет тридцатипятилетний членкор, и все уладится.

В динамике заиграл горн, и публика в ожидании выхода новобрачных стала строиться шпалерами.

– Тим!

Сзади стоял капитан Окаемов, румяный двадцатипятилетний детинушка, начальник Отдела Безопасности – косая сажень в плечах, серебряные лары, Боги-охранители, на погонах. Сейчас он выглядел странно – весь какой-то мятый, взъерошенный.

– Что? – спросил Панарин.

– Пойдемте. Немедленно.

– Что случилось? – встревожилась Клементина. – Сегодня ведь нет полетов.

– И не будет, не будет… – Окаемов бочком-бочком отходил, волоча за собой Панарина. – Мы в клинику, человеку там плохо, начальство просит позвать…

Капитан Окаемов был человек энергичный, неглупый и совестливый. Энергию ему оказалось некуда приложить – его безопасники несли скучную службу в качестве вахтеров и ночных сторожей, оцепляли при аварии посадочные полосы да отволакивали в вытрезвитель подобранных в горизонтальном положении