Услышав непонятные звуки в каминной, заглянул туда. Неведомо почему «театр» выглядел заброшенным и покинутым, хотя внешне ничего вроде бы не изменилось – и шест поблескивал столь же ярко, и гроздья светильников остались на своих местах…

Из той самой двери в углу спиной вперед появилась Марианна, тащившая за собой огромный картонный ящик. Выпрямилась, заметив его, выжидательно улыбнулась.

– Прибираемся? – спросил он вежливо.

– Вы же сами распорядились…

– Насчет чего?

Она поправила указательным пальцем упавшую из-под кружевной наколки прядь волос, пожала плечами с видом легкого недоумения:

– Как это? Звонил Косарев, передал, что вы категорически приказали ликвидировать театр. Так и сказал. Он, мол, сам не имеет понятия, что это означает, но именно это вы приказать изволили… Я понимаю, что ему, старому сморчку, сие знать и не полагалось, но все же к чему такая спешка?

Петр не растерялся:

– Почему – спешка? Просто ликвидируется театрик, вот и все. Цирк сгорел, и клоуны разбежались… Ты против?

– Откровенно, Павел Иваныч? – она подошла вплотную и уставилась с блудливой подначкой. – Конечно, против. Привыкла как-то, мне его будет не хватать… Вы не поторопились?

– Нет, – сказал он сухо, демонстративно отстраняясь. – Театрик погорел, Марьяшка, и это – суровая реальность…

– А я?

– А ты служи на прежней должности.

– И только? – спросила она разочарованно.

Он развел руками.

– Ох, Павел Иваныч, и надо ж было вам так неудачно головой приложиться… – фамильярно сообщила она. – Положительно, я вас не узнаю…

– Ведь это же просто другой человек – а я тот же самый… – пропел он с надлежащей хрипотцой. – Что делать, что делать… Тебе как Косарев велел распорядиться реквизитом?

– Сказал, что пришлет машину, – она заглянула в ящик, где навалом лежали разноцветные тряпки. – Значит, на свалку?

– Вот именно, – сказал Петр, направляясь к двери.

И это прекрасным образом ложится в первоначальную версию, лишний раз доказывая ее правильность. Рубка хвостов продолжается. Нужно в темпе ликвидировать все следы домашних сексуальных забав, так или иначе связанных с хозяином. Любые материальные

следочки не вполне нормальных эротических развлечений должны быть связаны исключительно с личностью Митеньки Елагина, рехнувшегося снайпера. Значит, совсем скоро… Как? И где? Интересно все же, что за обманку подсунули Елагину? Обманку, успокоившую его, надо полагать, полностью? Ведь никак не может Пашка оставить его в живых после всего, Елагин необходим исключительно в виде трупа, каковой не в силах опровергать обвинений, а спиритизм нашим судом в качестве доказательства пока что не рассматривается. Все они теперь реквизит – и он, и Катя, и Елагин…

В кабинете Петр первым делом проверил сейф – фотографии пока что были на месте. Не стоит ломать голову над тем, кто их должен забрать и когда, – все равно по скудости информации не допрешь…

Он снял с полки зеленый томик Гюго – тот самый, зачитанный, с переплетом, покрытым продольными трещинками. Раскрыл наугад. Очень похоже, Пашка частенько здесь посиживал, перечитывая в сотый раз. Интересно, когда его осенило? Быть может, давненько…

Вряд ли давно умерший классик мог предвидеть, что созданный им образ некий русский бизнесмен воспримет как руководство к действию…

Образ, надо сказать, не из простеньких. Сьер Клюбен. Человек, долгие годы считавшийся воплощением честности и благородства. И никто предполагать не мог, что это – маска. Что многолетняя воплощенная честность служит не более чем инструментом. Что сей субъект просто-напросто решил однажды не размениваться на мелочи, то есть не нарушать одну из заповедей божьих по пустякам, а с азиатским прямо-таки терпением ждать, когда в руки приплывет настоящий к у ш. И дождался, благодаря той самой честности. И преспокойно смотался бы с добычей, не слопай его осьминог. Ну, осьминога Гюго приплел согласно традициям чопорного девятнадцатого века, когда считалось, что порок непременно должен караться, по крайней мере, в литературе; в жизни, есть сильные подозрения, сплошь и рядом обстояло наоборот – и во Франции, и в других странах. Даже в девятнадцатом веке. Что уж говорить о двадцатом, где…

Бросив случайный взгляд поверх книги на экран включенного телевизора, он вскочил, схватил со стола черный пенальчик дистанционки, вдавил кнопочку. Звук прямо-таки ударил в уши, и Петр торопливо сделал потише, глядя на занявшую весь экран фотографию Бацы: цыган беззаботно ухмыляется в объектив, оскалив великолепные зубы, усы топорщатся, шляпа лихо сдвинута на лоб, толстенная золотая цепь под расстегнутой рубахой охватила мощную шею…

И тут же другой снимок, тоже черно-белый: два трупа, заснятые со вспышкой, распростертые, похоже, на асфальте. Лиц не видно, рубашка у одного задралась, открыв пузо и рукоятку засунутого прямо за пояс пистолета… ТТ. Точно, ТТ.

– … вчера около полуночи неизвестный в упор расстрелял из револьвера системы наган Петре Георгиевича Чемборяну, более известного в определенных кругах под кличкой Баца, и его племянника, Константина Чемборяну, – возбужденно повествовал репортер «Криминального канала». – Прибывшая по звонку соседей милиция…

Петр слушал, чувствуя, как лицо вновь стягивает в застывшую маску. Две пули в голову Баце. Пуля в