Он заставил себя произнести совершенно спокойно:

– Кто?

– Петр Иваныч и Кира Максимовна. Четыре дня назад. Их и похоронили уже…

Вопреки расхожим литературным штампам, перед глазами у него не плыло, ноги не подкашивались, стены вокруг не вертелись. Просто вискам стало невыносимо жарко, а во рту – сухо и как-то по-особенному непередаваемо. И незнакомо мерзко.

– Девушка, простите, я не понял, – сказал он, заставляя себя сохранять то же расчетливое спокойствие. – Как это убились? Как похоронили? Я от него намедни письмо получил…

– А число было какое? В письме?

– Восьмое, – сказал он после короткого раздумья.

– Ну вот, а десятого они и разбились. На савельевской «шестерке». Они ж заявление собирались подавать в загс, вы знаете?

– Слышал.

– Вот… Он вообще-то осторожно ездил, а тут, видимо, понадеялся на прежнее уменье… Экспертиза показала, что они оба… употребили. На радостях, наверное. Вот и получилась… не совсем чтобы радость.

В ее голосе не слышалось и дежурного сочувствия – скорее уж азарт причастности к информации, нерассуждающее щенячье любопытство юного существа, не осознающего, что такое смерть.

– Где это случилось? В городе?

– То-то и оно, что за городом. Километрах в трех от Академгородка. Там проселочная дорога, хитрый поворот, он, видимо, решил стороной объехать, не светиться перед гаишниками, или как они теперь там кличутся… Машина не загорелась, а вот разбило ее качественно. Петра Ивановича… а вы правда не близкий знакомый?

– Правда. Скорее и не знакомый вовсе. Так, сослуживцы, я же вам говорил уже…

– В общем, Петра Ивановича опознали только по орденам и документам. Киру Максимовну, в общем, не особенно приложило, даже лицо целое… Затылок главным образом, она, видимо, не пристегнулась на проселочной. Меня муж, кстати, всегда заставляет пристегиваться…

– Значит, похоронили? – перебил Петр.

– Ну, я же говорю… Мы все ходили. И родители Киры Максимовны были. Вот только у Савельева – никого. У вас же там, в Шантарске, его родной брат живет?

– Да.

– Только ни у кого его адреса не было… Вы с ним, случаем, не знакомы?

– Не знаком, – сказал Петр сквозь жар в висках и мерзкий вкус во рту. – Совершенно.

– И адреса не знаете?

– Соответственно. Не знаю.

– Ну, я думала, мало ли… В общем, их вчера похоронили. Вы, кстати, не в курсе – ордена полагается на одну подушечку класть или каждый на отдельную? Мы на одну положили…

– До свиданья, – сказал Петр.

Нажал кнопочку «NО». Со стуком отложил телефон на стол, не сразу попал в рот сигаретой. Уж за то, что он не спит, а следовательно, происходящее вовсе не кошмар, можно было ручаться. Не сон это, а доподлинная явь. Явь, в которой ему лично, если прикинуть, не оставалось места. Он был жив, но в то же время лежал на новосибирском кладбище рядом с Кирой. «Только по орденам и документам и опознали…» Алкоголь в крови… заявление в загс…

Нет нужды долго ломать голову, чтобы вспомнить, у кого остались его документы и ордена. У индивидуума по имени Павел Иванович Савельев.

Несколько мгновений казалось, что сквозь его голову, сквозь мозги пронесся физически ощущавшийся вихрь. И этот вихрь все расставил на свои места. То, что смутными образами гуляло в подсознании, обрело ясные, четкие формулировки. То, что не оформлялось в мысли, отлилось. То, в чем самому себе было страшно признаться, всплыло на поверхность и звучало в ушах.

А еще там настойчиво присутствовала цитата, уж и не вспомнить откуда: «голая, как правда». Как правда. Голая…

Если набраться смелости и взглянуть фактам в лицо, голая правда такова: брательник Пашка – явный сексуальный маньяк, субъект с подозрительными связями, шантажист, мошенник и… Наберись смелости хоть теперь пойти до конца – и убийца, как ни страшно это произносить пусть про себя. И убийца. Врач Николай Петрович мог и в самом деле попасться вечером на глаза обкурившейся шпане. Марушкин мог и в самом деле вогнать себе убойную дозу героина. Но в сочетании с только что услышанным сообщением об аварии…

Нет тут случайностей. Никаких. Доктор – один из немногих, кто знал о подмене. Марушкин – один из немногих, кто знал, что под «Панкратовым» скрывается нечто иное. Одному холсту – за триста, двум другим – за сотню лет. Что же там, интересно? Точнее, кто? Все документы на вывоз в порядке, за границу вот-вот уплывет нечто дорогое… а как же иначе? Зачем было огород городить? В точности как в деле Хромченко, вот только у генерала Хромченко не хватило ни ума, ни решимости пристукнуть художника, намалевавшего поверх Айвазовского и Врубеля весьма аляповатые пейзажики… предположим, генерала и смерть мазилки не спасла бы…

Дело, конечно, не в картинах. Скрытые под современной живописью старые мастера – отнюдь не главное. И денежки Бацы – пожалуй что, не главное. Есть еще Тарбачанский проект. Сто пятьдесят миллионов долларов. Сто пятьдесят. Миллионов. Долларов…