– Имеет, потому что она моя мама и потому что я ее очень люблю. – На глазах Кристи появились крупные слезы.

Гнев вышел из Бобби, как воздух из проколотого воздушного шарика. Кристи всегда это удавалось. Прямо какой-то талант подставлять другую щеку. Откуда у нее это? В семье Стэнсфилдов никогда не было никого подобного, а из того немногого, что Бобби знал о родственниках жены, среди них тоже не встречались такие, как Кристи.

– Ох, как мило ты все это сказала, дорогая. – Джо Энн ощутила, как ее охватывает чуждое чувство нежности. В присутствии безграничной доброты она обычно чувствовала себя очень неловко. Это было одной из причин, по которым она находила, что жить с дочерью для нее почти невозможно, однако временами слова Кристи задевали в ней живую струну.

– Извини, дорогая, я погорячился, – сказал наконец Бобби, которого закружил водоворот всепрощения, внезапно подхвативший всех троих.

В этой атмосфере всех почему-то потянуло исповедоваться.

– Ты совершенно права, Кристи. С моей стороны это совсем не по-христиански – так ненавидеть Лайзу Блэсс. Мне бы надо быть выше этого, но в ней появилось столько этого проклятого самомнения с тех пор, как ее компания перестала сходить с газетных страниц, и она зарабатывает столько деньжищ, что это уже становится просто неприличным. Она сидит в этом своем огромном доме, затаскивает туда всякого, кто хоть чем-либо интересен, и еще пытается командовать всеми нами. Люди в нашем городе готовы кровь проливать, лишь бы попасть на один из ее званых вечеров. Конечно, на прошлой неделе у нее был сам Майкл Джексон, а на этой – этот ученый, который открыл средство против СПИДа, да еще Энн Либерманн.

Джо Энн замолчала. Она погрузилась в мрачные раздумья о несправедливости всего этого. В Палм-Бич вовсе не принято выражать восхищение теми, кто успешно трудится. Это единственное место в Америке, где считается невежливым спрашивать человека, чем он занимается. Предполагается, что здесь, где единственным искренним ответом будет «да, собственно, ничем», такой вопрос лишь демонстрирует бестактность того, кто его задает. Джо Энн перешла на такие тона полного уныния, что все они, втроем, не смогли не рассмеяться.

– Ох, мама, ты неисправима. Ну и что такого? Ну и пусть она будоражит местное общество. Если ей это нравится, то что тут такого.

Бобби не мог удержаться и не внести своей лепты.

– Лайза выводит Палм-Бич из себя. Город не может подчинить ее себе, но и игнорировать тоже не может, поскольку она имеет тот товар, который здесь почитается превыше всего. Деньги.

Джо Энн почувствовала, как внутри у нее все снова закипает.

– Ну что ж, все, что я могу сказать, так это что она неблагодарная скотина. Когда-то она была моей подругой, но пошла против меня вместе с этим старым мешком костей Марджори Донахью. И во всем виноват твой отец. Это он познакомил ее со всеми, а она теперь даже и разговаривать с ним не хочет.

Кристи была настроена подольше сохранить возникший было огонек доброй шутки, но полное яда дыхание Джо Энн грозило задуть его.

– Ага. Теперь мне все ясно. У нее что-то было с папой, а ты после всех этих лет продолжаешь ревновать. Как я догадлива, а? Наверняка в ней должно было быть и что-то хорошее, если уж она была папиной подругой. – Кристи изо всех сил старалась не дать огоньку погаснуть.

– Кристи, не будь смешной. Как я могу ревновать к кому-нибудь вроде Лайзы Блэсс? Она подцепила этого слепого старого пердуна Вернона, а через неделю после свадьбы сбежала из города. Прошу тебя, если ты меня любишь, то не связывайся с этой сукой или с кем-нибудь, кто хотя бы разговаривает с ней.

– Я не собираюсь предавать тебя, мама.

– Уж постарайся, – сказала Джо Энн недобро.

– Откровенно говоря, – Бобби вышел из тесного семейного круга и потянулся к шезлонгу, на котором загорал, чтобы взять свой стакан, – меня восхищает то, что сделала Лайза Блэсс. Она превратила компанию «Блэсс» в машину, печатающую деньги, и все там теперь держится на ней. Она создала Энн Либерманн, чьи книги вы так жадно проглатываете, она вернула этому великолепному дому его былую славу – со всех точек зрения.

Удовлетворенный этой тирадой, он сделал большой глоток из стакана, уверенный, что слова его попали в точку.

Прошедшие годы во многих смыслах благоволили к Бобби. До президентства пока не доходило, но, как и Теда Кеннеди, его постоянно называли в числе возможных в перспективе кандидатов. В сенате он был и в самом деле заметной фигурой. После долгих лет пребывания там он приземлился в кресле председателя комитета по иностранным делам. В этом августейшем органе Бобби имел существенный вес, был своего рода маяком среди избранных. Он был первым среди лучших, деятелем, чей кивок или благосклонный взгляд способны обеспечить легкий путь к успеху самым противоречивым законопроектам. В результате он мог ходить по коридорам власти спокойной, уверенной походкой; чтобы связаться с президентом, ему достаточно было лишь снять телефонную трубку, а ведущие обозреватели зачарованно ловили каждое его слово, когда он позволял себе на коктейлях порассуждать о чем-нибудь. Он не был королем, но пребывал среди тех, кто делает королей, а этого было почти, почти достаточно.

Не было на земле такого места, где бы его не ждали. Ни одного уголка, где бы ему не раскрывались объятия. С одним лишь, но безусловным исключением. Вилла «Глория» на Саут-Оушн-бульвар. Лайза Старр, Лайза Блэсс не простила его, и это вызывало боль. Легко было обвинять Джо Энн в недобрых чувствах, но в глубине души он знал, что это несправедливо. Ведь именно он оскорбил Лайзу и жестоко бросил ее. Когда она боготворила и любила его. Ведь именно он назвал ее лесбиянкой со слов своей теперешней жены и, в сущности, объявил ей, что Стэнсфилды не женятся на уличных девках. У некоторых прошедшие годы притупили бы остроту памяти об этом, но у человека с таким характером и самоуважением, как Лайза, подобные раны не затягиваются, продолжают болеть и никогда не излечатся в этой атмосфере, пропитанной враждой. Лайза лежала в его объятиях под лунным светом и постигала язык любви.

Она была старательной студенткой, блестящей ученицей, которая превзошла учителя в творческом новаторстве. И даже сейчас, после всех этих лет, ее совершенное тело – жило в его памяти: его изгибы, открытые для него потаенные места, чудесные ароматы, дразнящая плоть. Никогда, ни до этого, ни позже, у него не было такой возлюбленной. И никогда уже не будет.