Живопись точно так же оказалась китайской грамотой для девицы, которая не умела отличить раскрашенной фотографии от хромолитографии, а дешевой олеографии от масляной картины первоклассного художника.

В музыке мисс Леонора всему предпочитала громадный паровой орган в кафедральном соборе города Чикаго. И все остальное в том же роде.

Я сидел в каком-то оцепенении. Язык у меня прилип к гортани, я не мог выговорить ни слова.

Сначала она, кажется, приняла меня за идиота, но впоследствии, очевидно, переменила мнение о моих умственных способностях, и по весьма курьезному поводу.

По выходе из-за стола мисс Леонора, желая, вероятно, показать, что и в физическом отношении она такое же совершенство, как в интеллектуальном, пригласила нас в свои апартаменты.

Она привела нас в большую комнату, где на стенах висели коллекции всевозможного огнестрельного оружия. Кроме того, здесь же были развешаны белые картонные квадраты с черными кружками на них, пробитые пулями.

Всюду были рапиры, эспадроны, разные принадлежности для фехтования, как-то: проволочные сетки, перчатки и прочее. С потолка спускалась трапеция для гимнастических упражнений. На полу лежали вытяжные гири.

Странный будуар двадцатилетней девушки!

Здесь, очевидно, она была более компетентна, чем в вопросах искусства. Она подала Жюльену пистолет и предложила ему попасть в цель.

Жюльен взял с глубоким поклоном, наметил себе в мишени точку и, быстро прицелившись, всадил в нее пулю.

Юная любительница стрельбы покраснела до ушей и прикусила губку.

Очевидно, она не ожидала подобного результата.

Жюльен, за обедом из учтивости все время уступавший ей в спорах, не счел нужным простирать свою любезность до того, чтобы представляться неловким стрелком.

Он снова выстрелил и всадил пулю в прежнее место. И так в течение пяти раз.

Мисс Леонора без борьбы признала себя побежденною и не решилась вступить в состязание с подобным стрелком.

Желая испытать наши способности до конца, она, когда смолкли выстрелы Жюльена, указала ему на одну из вытяжных гирь, жестом приглашая показать свою силу и ловкость в этого рода упражнениях.

— Что касается до мускульной силы, мисс, — сказал с улыбкою Жюльен, — то я отдаю пальму первенства моему другу.

Я, сказать по правде, терпеть не могу гимнастики после обеда, но тут счел долгом побороть свое отвращение. Выбрав самую большую гирю, килограммов по меньшей мере в шестьдесят, я проделал с нею всевозможные трудные штуки и с такой легкостью, что даже сам удивился.

Личико мисс Леоноры понемногу прояснилось. Она убедилась, что я вовсе не картонное чучело, и я поднялся в ее мнении на несколько ступенек. Пусть я и не смыслил ничего в вопросах философии и литературы, зато мускульной силы у меня оказалось достаточно, а это много значило в глазах американской барышни.

Наконец мы простились с юной гражданкой. Она крепко, по-мужски, пожала нам руки и пригласила нас в гости на следующий день.

Вернувшись в гостиницу, я спросил Жюльена:

— Как тебе нравится мисс Леонора?

— Аппетит у нее разорительный, кулак сокрушительный, а логика…

— Какая же? Договаривай.

— Умопомрачительная!..»

Два друга и их товарищ Перро прожили в Сан-Франциско больше недели.

От Лопатина было получено за это время несколько телеграмм. В Карибу все шло превосходно. Жофруа и Андрэ тоже прислали несколько депеш своему старшему брату. Легкость сообщения по телеграфу до некоторой степени примирила канадца, постоянно скучавшего по лесам и равнинам Аляски, с американской цивилизацией. Наконец от банкира, который горячо взялся за поручение Жюльена, пришло известие, что все требуемые вещи куплены, отправлены и прибудут в Сан-Франциско в самом скором времени.

Действительно, через несколько дней тихоокеанская железная дорога привезла партию тюков, адресованных на имя Жюльена. Вещи прибыли даже днем раньше, чем предполагал Жюльен, и все было доставлено в целости благодаря тщательной упаковке.

Теперь оставалось только нанять китайцев-рабочих. В Сан-Франциско это очень легко: там желтолицых сынов Небесной империи хоть пруд пруди.

Жюльену и Жаку стоило только посетить китайский квартал, находящийся даже не на окраине города, как логично было предположить, а в самом центре Сан-Франциско. В этом месте лепятся друг к другу грязные, отвратительные домишки, в которых живут эмигранты-китайцы.

Жюльен обратился к главному агенту эмигрантского комитета, маленькому сухому старичку в круглых очках, и в двух словах объяснил ему цель своего визита.

Старичок наговорил кучу китайских любезностей, порылся в объемистой прошнурованной книге, такой же большой, как и в Дворцовой гостинице, но только несравненно более грязной, и тронул пуговку электрического звонка. Сбежалась целая стая конторщиков и писцов; старичок прокричал им что-то пискливым голоском, и они скрылись. Через несколько минут перед Жюльеном и Жаком продефилировали в огромной зале двести или триста китайцев, из которых они и отобрали надлежащее число по своему усмотрению.

Жюльен заплатил старичку какую-то очень небольшую сумму, пропорционально числу нанятых рабочих, и передал ему, кроме того, небольшие чаевые с просьбой раздать их отобранным китайцам.

Такая щедрость — вещь неслыханная в Америке, где с азиатами обращаются грубо, враждебно. Желтые лица радостно осклабились, и один из наемников, от имени всех своих товарищей, поблагодарил Жюльена за подарок, говоря, что с таким добрым господином им будет очень приятно уехать из «Сан- Флиско» (то есть из Сан-Франциско). Эта небольшая речь была произнесена на ломаном английском языке.

Всем нанятым китайцам было приказано послезавтра собраться на пароходе, который курсирует два раза в месяц между Сан-Франциско и Нью-Вестминстером. На нем предполагалось отправить в Карибу вещи, присланные из Европы, и рабочих под надзором Перро.

Исполнив все формальности, Жюльен и Жак вернулись в свою гостиницу, где застали неизменного мистера Вельса. Кандидат в сенаторы был еще возбужденнее и порывистее обыкновенного. Он положительно не мог устоять на месте.

— Ах, граф, что за жизнь! — воскликнул он. — Просто мучение! Вы не поверите, доктор, до чего я устаю!

Титул доктора относился к Жаку, который проглотил это, даже глазом не моргнув. Он уже привык. Со времени его приезда в Калифорнию его постоянно титуловали. Бог знает с какой радости, то доктором, то