музыкальных дарованиях Дани. Ладно, скоро все сомнения развеются, только пока непонятно, в какой день, потому что Марти не назвал точную дату, а тут еще Долорс обнаружила, что в ее возрасте в сутках уже не двадцать четыре часа, а сорок пять, или пятьдесят, или пятнадцать, или вообще нисколько. То есть часами время уже не измерить.

А вот раньше оно тянулось. Ты куришь, скорее подтвердил, чем спросил Эдуард, когда Долорс, вся на нервах, купила пачку сигарет и закурила дома. Да, резко ответила она, и муж, казалось, почувствовал себя виноватым: ничего-ничего, мне это не мешает, и продолжал развивать тему: дым — это ерунда, я на него не реагирую. Вот пыль вызывает у меня зуд, это да, но я не думаю, что это аллергия, просто, когда убираешь квартиру, пыль забивается в нос. Долорс искоса глянула на него — он стал выглядеть гораздо старше своего возраста, но по крайней мере снова заговорил, ведь долгое время муж упорно молчал, замкнувшись в своих переживаниях, осознав, что вряд ли найдет работу — годы уже не те, да и, честно говоря, не слишком он ее и искал. Бывший владелец фабрики предпочел превратиться в домохозяйку и стремительно постарел. Долорс, которая вообще перестала ощущать свой возраст, это казалось особенно невыносимым. Помимо ненависти она испытывала еще и отвращение. Не хватало только, чтобы он с ней обсуждал свой зуд в носу, возникающий из-за уборки. Зуд, который, как он считает, не связан с аллергией.

Вот оно! Аллергия! Долорс внезапно вспомнила, что случилось с мужем после приема того антибиотика, — бедняга едва на тот свет не отправился. Ужас. Конечно ужас, однако… Как же она не подумала об этом раньше? Вот оно, идеальное преступление: аллергия на пенициллин и некоторые виды антибиотиков. Врач говорил, если снова случится приступ, надо немедленно ехать в больницу, потому что это смертельно опасно. Что ж, отлично, значит, приступ может повториться… И по роковой случайности рядом не окажется никого, кто мог бы оказать срочную помощь. Фантастика! — воскликнула она. Что «фантастика»? — удивленно спросил Эдуард. Ничего, ответила Долорс, сделав затяжку, то, что ты рассказываешь про пыль, ну, что она забивается тебе в нос… Попробуй пользоваться специальными тряпками, которые абсорбируют пыль. Увидишь, как это удобно.

Как твои дела, всегда интересовалась Тереза, когда они встречались. Она никогда не спрашивала об отце, ничего не желала о нем знать. Напротив, Эдуард стремился быть в курсе ее дел и хотел, чтобы она вернулась, мне очень жаль, что я так поступил, Долорс, признался он однажды, стоя с метелкой в руках. Просто живая иллюстрация на тему «безутешная служанка», такого мужчину остается только пожалеть. Долорс еще раз попросила Терезу вернуться, подчеркнула, что отец этого очень хочет, но дочь, к тому времени уже закончив учиться и всерьез занявшись политикой, отвечала: ни за что, тем более сейчас, смешно возвращаться под родительское крылышко, я уже выросла, мама, и живу собственной жизнью. Тут Тереза сделала паузу, пристально посмотрела на мать, потом обвела взглядом кафе, в котором они сидели, и добавила: я ушла от него, а не от тебя. И больше ничего не сказала.

Тереза хотела, чтобы отец сам к ней пришел, чтобы признал свою неправоту, чтобы еще больше унизился… Только этого не хватало, Долорс не могла представить себе Эдуарда, подходящего с опущенной головой к Терезе и говорящего: прости меня, дочка, я был не прав.

Невозможно себе такое представить, потому что это все равно что перестать быть собой. Но муж был готов пойти на это. Не ради девочки, конечно, потому что Эдуард по-прежнему не любил ее и явно радовался, что не надо сосуществовать с ней под одной крышей, а ради того, чтобы любым способом вернуть Долорс, он прилагал к этому немыслимые усилия, и, вероятно, что-то подсказывало ему: это возможно, если ее дочь возвратится. Короче говоря, однажды он пошел к Терезе. Долорс точно не знает, что между ними произошло, только Эдуард вернулся домой светясь улыбкой и сказал: ну все, она может прийти в любое время. Вот так — столько лет не хотел ни говорить, ни слышать о ней, а потом — раз-два — и все улажено. Долорс, которая все это время переживала за дочку, ходила взад-вперед по коридору, с досадой задавая себе один и тот же вопрос: как ему удалось все уладить? О чем вы говорили, что она тебе сказала? Сказала, что все нормально и что она меня прощает. Это единственное, что ей удалось узнать у Эдуарда. Потом она спросила Терезу, и та сказала: ну, он попросил прощения, и мне не хватило сил отказать, бедный, ему и так плохо, он здорово изменился… Жалко смотреть. У Долорс все внутри похолодело от этих слов, и ей захотелось сказать: не волнуйся, дочка, скоро все закончится.

— Когда ты переезжаешь?

Это Сандра спросила.

— В будущем месяце, наверно.

Сандра заплакала. Тихонько, но слезы полились ручьем. Марти сел рядом и обнял сестру.

— Послушай, Сандра, я же не в другую страну уезжаю, буду жить по соседству, совсем рядом. Ты ведь будешь приходить ко мне в гости, правда?

Сандра кивала головой, продолжая плакать. Не одно, так другое, думала Долорс, сначала осталась без кавалера, теперь уходит брат, которого она так любит. Бедная девочка, в ее возрасте это слишком суровое испытание. Судьбе, Богу или богам (Долорс всегда считала, что мифы о разнообразных божествах не лишены смысла) следовало бы учесть, что каждая человеческая особь нуждается в индивидуальном подходе и управлять ею надо очень деликатно. Старуха заметила, что тот кусочек мяса, который Сандра машинально положила в рот, теперь лежит на краешке тарелки, она его тихонько выплюнула, надо сказать, что внучка у нее хоть и анорексичка, но аккуратная, что есть, то есть; сейчас, когда Сандра плачет, особенно заметно, что от нее остались кожа да кости, ввалившиеся глаза да выступающие скулы. Увы, сейчас ее никак не назовешь симпатичной. Но попробуй остаться красивым, когда все у тебя в жизни идет наперекосяк. Брат с сестрой сидели обнявшись, а потом Марти произнес шутливым тоном:

— Только не говори, что мой уход из дома станет для тебя трагедией. Вот увидишь, тебе спокойней станет жить.

Тут Сандра заревела еще сильней и, между рыданиями, невнятно пробормотала: неправда, я очень тебя люблю.

Внучка повернулась в профиль, а Долорс поняла, что плечи связала узковатые. Эх, а она-то решила, что перед уже закончен, не тут-то было… Конечно, когда Долорс начинала вязанье, у Сандры был другой размер, а теперь она еще больше похудела. Долорс немножко рассердилась на внучку и подумала: может, надо было снимать мерки прямо с рентгеновского снимка, девочка моя, ты меня с ума сведешь. Марти поцеловал сестру в щеку и погладил по голове. Из-за тебя мне не видно плеч, вообще ничего не видно, Марти, убери руки, что за напасть, они там обнимаются, а ей нужно прикинуть ширину плеч для свитера… Ну почему молодые так легко теряют самообладание? Потому, что слишком большое значение придают совершенно неважным вещам, которые просто составляют обстоятельства жизни, белая полоска — черная полоска, вверх — вниз, и ничего больше, все возвратится на круги своя, вся жизнь — блестящая иллюстрация к идеям Платона, или, как говорил Макбет: «Жизнь — только тень минутная; // Фигляр, свой краткий час шумящий на подмостке, // Чтобы навек затихнуть».[6] Или это Гамлет говорил? Ладно, не важно, чьи это слова, Сандра, дорогая, ради чего ты не ешь, худеешь на глазах и так мучаешься, в этом доме удовольствие от жизни получает один Марти. И Тереза, конечно, после того, как совершила свой coming-out. Почему почти никто не может принимать жизнь такой, какая она есть, не делая никому зла и ни в чем себе не отказывая. Как все это сложно. Сандра перестала плакать, подняла голову и посмотрела на Марти. Она постепенно успокаивалась, только все еще дрожала.

— Спасибо, Марти, ты классный брат. Какое счастье, что ты у меня есть, ведь я осталась совсем одна. Даже без Моники.

— Вы что, поругались?

— Нет. Она влюбилась в учителя математики и теперь почему-то не хочет приходить ко мне, как раньше… Не знаю, что на нее нашло. Как одно может быть связано с другим?

Долорс не удержалась, чтобы не взглянуть на Жофре, который сидел с таким видом, будто ему на голову вылили графин ледяной воды. Мир для него остановил свое вращение, это ясно, зять побелел как мел, того и гляди, грохнется в обморок. Кое-как он поднялся из-за стола, пробормотал какие-то извинения и заперся в туалете, надо думать, в надежде пережить этот удар в одиночестве, ну что ж, Моника связалась с учителем математики, сейчас ей явно больше по вкусу цифры, чем философские рассуждения, или, скорее всего, дело в том, что Жофре не может поставить ей «отлично» в конце года, ведь он преподает в другом колледже. И девочка, которой предстоит государственный экзамен, или как там его сейчас называют, прекрасно понимает, что одна хорошая оценка может решить очень многое, потому что при поступлении в институт теперь подсчитывают баллы.