перелома, сразу же начинает решаться важнейший вопрос о перенесении на новые носители информации тех сведений, тех текстов, которые кажутся наиболее ценными.
Создаются мощные программы, хранящие тексты на латыни и греческом, произведения, вошедшие в золотой фонд культуры: Ibycus, Linguae Graecae, Pandora. Эти программы, как и компьютерные энциклопедии, компьютерные учебники, доступны в той же степени, что и Hanter, Doom, Supra или любая другая игрушка. Но чтобы пользоваться этими программами, нужно, во-первых, иметь это желание. Желание не рассказывать окружающим о любви к культуре, а желание реально «брать и делать».
Во-вторых, приходится много знать и уметь. Кроме хорошего владения машиной нужно еще и знание языков, владение культурной информацией, знание и понимание множества увлекательных, но сложных вещей. Короче — нужно долго учиться. На этом пути можно добиться большего, чем добивался прадед и прапрадед за те же промежутки времени. Но недаром.
Другие же склонны использовать компьютер как раз для упрощения своей внутренней жизни. Большие технические возможности можно ведь использовать и так: перекладывать на машину право выбора, ответственность за собственные поступки. Пусть машина как бы думает и чувствует. Техника дает возможность самому ее владельцу меньше думать, переживать, чувствовать, работать — и притом в сопровождении приятного чувства комфорта.
Кроме того, машина развлекает, уводит из реального мира. И если человек не очень уверенно чувствует себя в этом самом «реальном» — естественно, велик соблазн «уйти» в выдуманный, виртуальный, но зато ласкающий мир, создаваемый машиной. Можно, конечно, приложить усилия, потратить время — и изменить самого себя, а тем самым — свое положение в мире. Но это трудно... Машина делает такую работу не обязательной.
Вот только стоит ли винить машины? В конце концов, компьютеры — это только «умное железо», только лишь хорошо сделанные вещи. Значение компьютера само по себе не больше, чем мыла, книжной полки, тарелки с кашей или, скажем, грампластинки. Все эти полезные, но неодушевленные предметы явно не виновны ни в чем. Виноваты только сами люди. Каждый из нас обладает сознанием и волей. В зависимости от своих личных качеств мы и используем «железо».
Если сознание слабо, волевые импульсы вялы, а жизненная стратегия — плыть по течению, почему мы сами не пытаемся усовершенствовать себя? Кто мешает заниматься аутотренингом, психологической гимнастикой, культивировать в себе желательные качества? Кстати, заниматься всем этим можно у себя дома, в том числе и с помощью компьютера. Нет воли совершенствовать волю? Неразвитость сознания мешает понять, до какой степени оно неразвито? Да, может быть, и так. Но опять же — разве дело в «металле»?
Последствия разделения
Допускаю, что это мое высказывание — жестоко. Но разделение на пользователей и потребителей компьютера — это разделение на продукты и отходы новой, компьютерной, культуры. Это две группы населения с совершенно разными мировоззрениями, отношением к себе и даже с разными историческими судьбами.
Точно так же разделялось любое общество после каждой из информационных революций.
Разве все, кто умел читать, были интеллектуалами? Поголовная грамотность — норма с XIX века почти по всей Европе. По крайней мере, грамотных было явно больше, чем неграмотных. Ну и что же, все читали классику? Позвольте не поверить. Абсолютное большинство грамотных читали, во-первых, литературу техническую и учебную. Во-вторых, литературу развлекательную. От «майора Пронина» до Агаты Кристи.
Историю советской власти вообще можно рассматривать как грандиозный провал попытки сделать классическую литературу повседневным чтением по сути дела всех.
Только, бога ради, не вешайте лапшу на уши ни мне, ни друг другу — про «самую читающую страну» и про «советский народ, давно и сознательно»... Я не настолько молод, чтобы не помнить брежневские времена... Классику тогда пытались «внедрить в массы» — это верно. Но массы столь же упорно не желали классику читать. Вот детективы, романы из «Библиотеки приключений», кустарные переводы той же «Анжелики», космобоевиков Желязного и прочего навоза — вот это на каждой книжной толкучке расходилось по цене, в десятки раз превышавшей стоимость Толстого или Чехова. Массы востребовали именно это — и рынок действовал в соответствии с законом спроса и предложения.
И еще одно сохранилось в памяти от брежневских времен: это массовое запойное пьянство. Пьянство как образ жизни. С утра. Почти везде. Практически в любой общественной среде.
Может быть, и правда — «духовность мы потеряли». Только свидетельство: в брежневское время этой самой духовности было ничуть не больше. Наоборот — и стремления к высшим духовным ценностям, и возможностей к ним приобщиться стало явно больше. А вот «употреблять» стали меньше. То ли меньше стало свободного времени, люди более заняты, то ли все-таки ниже потребность. Люди пьют не от хорошей жизни.
Так что, боюсь, компьютер не создает никаких новых потребностей, он их только удовлетворяет. Нуда, общество распалось на 10% создающих программы и начавших жить более сложно. На 20% усложнившихся, по крайней мере, в области своей профессии. И на 70% выполняющих чисто технические функции, а потом играющих в «Супру». Но это означает только то, что такова структура потребностей и таков интеллектуальный и культурный уровень нашего общества. Он оставляет желать лучшего? Не знаю, не знаю... По-моему, прав Кашпировский: «Это нормально...» Большинство членов нашего общества — не такие уж сокровища, но и не уроды, и не монстры. Люди как люди, с разным уровнем культурного развития. Какими «умудрил Господь».
Сложнее и фатальнее другое. Над нашим обществом давно уже витает мысль о разделении людей на меньшинство, которое продолжит развиваться, и большинство, которое останется, так сказать, в нынешнем качестве. Эта мысль — и у Павлова («экзоты»), и у Стругацких («людены»). Впрочем, философы обсуждают эту проблему уже лет сорок как минимум. Боюсь, что правы и фантасты, и философы. Но необратимое разделение на тех, кто продолжает эволюционировать, и на оставшихся на прежней (на той самой, «брежней») стадии — происходит сейчас, в данный момент. Пока вход открыт. Вопрос: как быстро он захлопнется?
Отец мой скальпель, а пробирка — моя мать.
