раздавали. Но откуда про судорожные мысли девицы про комиссию из компетентных людей?

– Нет, но это же здорово! – воскликнул было юноша, жизнерадостным тоном прикрывая совсем другие мысли. – Вам же, получается, лет двести! Вот, говорят, где-то в Китае…

– Ты и сам не помнишь точно, что читал про Китай! Про двух старух, которым за двести лет обоим. А меня считаешь полудурком, которого надо успокоить. Не бойся, не укушу. И понормальнее тебя я буду. По крайности, не хожу людей обманывать (старик употребил несравненно более грубое выражение), за вранье свое денег не беру! Если сейчас тебе и наврал, то хоть денег не взял! – сердился дед.

– А вы наврали! – всплеснула девушка руками, и такая радость, такое удовольствие зажглись на ее физиономии, что дед сам жизнерадостно засмеялся.

– Ясное дело, наврал… Не может же быть, что вам в ваших институтах неправду говорили… Только так: парня твоего зовут Саша… Верно? А твоего дедушку, – повернулся дед к парню, – звали Альбертом и лежит он под Брянском… Все верно, не так ли?

В общем, ребята, я все, конечно, наврал, да мы, мельники, много что можем. И вранья вы мне не гоните, идет? Ни про выборы, ни про что… И так: очень вам советую в Луговое не ходить. Можете советом пренебречь, но я вам его по-людски даю, и если умные – то пользуйтесь.

Ребята сами не помнили, как они вывалились из казалось бы такого уютного, мирного домика. Еле выдавили: «До свидания…» и не были очень уж работоспособны до самого вечера, весь этот день. Как-то все это очень странно…

Что же до Лугового, то в этом селе одновременно, в один день, появились и ребята из нашей команды, раздававшей презервативы от имени Мустафина, и другая команда, которая действительно работала на Мустафина и раздавала мясорубки и коробки с «гуманитарной помощью» из США (три литра масла, мешочки чечевицы, гороха и риса) местным активистам, чтобы организовывали народ.

Две могучие избирательные технологии столкнулись в одном населенном пункте. Никто не захотел уступить, возник спонтанный обоюдный мордобой; несколько десятков парней и девиц с воплями лупили друг друга колами из заборов, сумками и ремнями – чем придется. Местное население сначала вопило и сострадало, пытаясь растащить политических деятелей, получало само и откатывалось за заборы – пусть разбираются сами. И хотя от смертоубийства в этот день бог упас, несколько человек доставили потом в больницу.

Хорошо, собеседники старца не участвовали в этом безобразии. Как-то его информация все-таки была ими принята к сведению, и когда отряд делился, кому куда идти, решительно заявили о намерении поработать в Юксеево… В этом старинном селе возникли свои сложности, но это уже совсем другая история.

Как отнестись к этому рассказу ребят, пообщавшихся с бывшим мельником? Скажу вполне честно: не знаю. Рассказал я ее так же, как рассказали ее мне а тут уж думайте сами, верить или не верить. Студенты вот тоже не верили.

Эту историю рассказала мне почти что случайная знакомая, кратковременная подружка, небескорыстно проведшая со мной буквально несколько часов. Все это время мы почти беспрерывно разговаривали, и я услышал от нее эту историю… Отнестись к ней однозначно мне непросто, и я отдаю ее на суд читателю такой, какой я ее услышал.

Наташа (назовем эту девушку так) трудилась медицинской сестрой в не очень веселом учреждении – в детской реанимации. То есть реанимация – вообще заведение далеко не оптимистическое, а уж детская…

Привозят детей – по большей части никому не нужных, брошенных, доведенных до последней стадии истощения. Лежат эти дети под капельницей и на аппаратах искусственного дыхания – авось оклемаются и смогут дальше жить… ну, хотя бы немного пожить. Законы по этой части очень суровы – пока не будут соблюдены сложные правила, пока не пролежат дети определенное число дней и часов под капельницей, на дышащих за них аппаратах, отключить эти аппараты нельзя. Дело это дорогое, даже и очень дорогое, и тем более дороги препараты, которые вводятся в вену заведомым трупам, но государство идет на этот расход. Не дай бог, реаниматологи нарушат инструкции! Если нарушат, их могут обвинить чуть ли не в убийстве, и себе дешевле строго следовать даже самым идиотским инструкциям.

Так вот и лежат в реанимации рядом с живыми детьми существа, из ран которых давно не сочится кровь, на коже которых проступают трупные пятна, а в пробитых головках видно, во что превратился мозг… Не буду описывать подробно, но вещество это становится зеленого цвета… уже достаточно?

Так что, как правило, «на лестницу» относят уже заведомые трупы, даже и с соответствующим запахом. Почему «на лестницу»? А потому, что именно лестницу приспособили под эдакий промежуточный филиал морга: до самого морга далековато, и когда наступает время «снять с аппарата» давнего и заведомого покойничка, ребенку связывают ручки и ножки и относят на лестницу. Там очень холодно, место вполне подходит под морг. А утром создание, которому так не повезло, уносят в настоящий морг.

А с другой стороны, иногда «на лестницу» попадает и живой ребеночек. Бывает, и случайно – приняли за покойника и отнесли, не соблюдая всех инструкций, ведь препараты и аппараты все-таки очень уж дороги.

А бывает и совсем иначе… Скажем, привозят чудовищно истощенного ребенка, девочку трех месяцев от роду. На всем тельце – чудовищные язвы, потому что пьяная мать таскала ребенка попрошайничать, а вот перепеленать не считала необходимым – всякий раз находились у нее более важные занятия. Да и подавали побольше, если ребенок плачет жалобнее и видно искалеченное тельце. Добрые люди ведь не очень понимают, куда пойдут их сердобольные подаяния.

А тут не убереглась мамаша, и даже в тихом городке с населением меньше 100 тысяч человек, где и транспорта мало, и ездят машины небыстро, ухитрилась стать жертвой дорожно-транспортного происшествия. Ее саму, мамашу, грузовик вдавил в стену дома и превратил в груду мяса и костей (Жалеть ли о ней? Если не лицемерить, то вряд ли.), а ребенок со страшными травмами угодил все-таки не сразу в морг, а в детскую реанимацию. И через несколько часов ребенок умер, что (опять же – если не лицемерить) тоже к лучшему. Нарушая все и всяческие инструкции, врачи стали снимать младенца с аппарата, убирать капельницу… и вот тут-то послышался слабый плач, ребенок слабо засучил ножками.

А теперь давайте оценим ситуацию: глухая ночь, никто и ничего проверять никогда не будет. Ребенок, зачатый в пьяном виде, неизвестно зачем родившийся на свет; ребенок, который в любом случае не вырос бы психически нормальным; девочка, которой, если она и выживет, придется ампутировать обе раздавленные ручки.

Читатель вправе иметь собственное мнение по этому поводу, но я уверен – врачи приняли правильное решение, связав ручки и ножки еще шевелившемуся созданию и отнеся его на лестницу. Это жестоко?! Не в большей степени, чем жестока жизнь. И не в большей степени жестоко, чем обречь ребенка на дальнейшее существование – почти дебилку, наследственную алкоголичку без обеих рук. Это безнравственно?! Наверное. Но ведь вязали существу ручки-ножки и несли его на ледяную лестницу женщины, у большинства которых есть свои дети. Я не берусь быть нравственнее матерей, если они решают, что этому трехмесячному существу лучше не оставаться в этом мире.

Наташа, повествуя об этом эпизоде своей трудовой деятельности, сказала:

– Говорят, все реаниматологи после смерти сразу пойдут в ад…

Может быть, так и говорят, но я в этом не очень уверен. Ведь это бог допустил, чтобы дети рождались, жили и умирали так, как эта трехмесячная девочка без имени (если мать как-то и назвала – она уже не скажет, как). А люди живут и действуют в мире, который не они создавали и правила жизни в котором не они устанавливали.

Впрочем, пусть каждый решает сам. И пусть уж извинит меня читатель за нагромождение ужасов, но в конце концов он сам взял книгу с завлекательным словом «Жуть…» на обложке. Ну вот вам и жути, что называется, навалом, – в каждой реанимации каждого населенного пункта больше, чем в целом городе с привидениями.

А еще дежурящие в реанимации по ночам часто употребляют спиртные напитки, и я подозреваю, что