любимец всей области. Мы ставили крупную ставку на рысака: вот кто вытянет район в число передовых! Помню, в декабре я уехал в отпуск, — секретарям райкомов раньше зимы отдых не полагается. И вдруг приходит телеграмма в Сочи: «Дорогой товарищ Синев, спасите нашего Стремительного, его собираются погубить». Я к телефону. Вызвал второго секретаря. Знать ничего не знает. Вызвал председателя райисполкома. Этот в курсе дела. Никогда я по междугородным проводам не ругался, а тут и мат пошел в ход.

— Любите вы предисловия, — заметил Витковский.

— Что, интересно! Итак, события развивались следующим образом. «Красному кавалеристу» не хватало полтора процента до выполнения плана мясозаготовок. Скандал: передовой колхоз — и такая неувязка, как говорил наш председатель РИКа. Последовал приказ: отвести рысака на бойню (по самым скромным подсчетам, он должен был восполнить эти полтора процента). Буденновец очень любил лошадей, но был мягок характером. В конце концов его убедили, что в тракторный век ни к чему увлекаться рысаками, подражая разгульным купчикам. А для вящей убедительности пригрозили строгим выговором за «антигосударственные тенденции». Делать нечего, надо вести Стремительного в районный центр, на мясокомбинат. Привел сам и передал из рук в руки лично главному заготовителю, торжественно, как принято у конников. Даже всплакнул напоследок. И отправился залить горе в чайную. Бросил у коновязи осиротевшую кобылку, на которой ему предстояло возвращаться восвояси. Заказал графин пивка и пригорюнился у окошка. А главный заготовитель решил тем временем проехаться на Стремительном, что называется, совершить круг почета! Но этот последний заезд чуть не оказался роковым для неопытного жокея. Обреченный рысак понес его с такой силой, петляя между телеграфными столбами, что мясник был рад оказаться в снегу, а не на том свете!

— Жаль, — сказал Витковский, начинавший военную службу в кавалерийской бригаде.

— Сбросив седока, Стремительный налегке помчался по селу, перепугав всех от мала до велика. Но у чайной вдруг остановился, увидев знакомую кобылку, и радостно, пронзительно заржал. Подвыпивший хозяин бросился к нему, принялся гладить его, трепать за холку, приговаривая: «Я ведь знал, что ты им покажешь кузькину мать! Я предчувствовал! Теперь не отдам ни за что на свете, пусть приписывают какие угодно «тенденции». Пусть! Только через мой труп». Прибежали работники мясокомбината, подошел незадачливый жокей, немного оправившийся от испуга. Стали требовать коня обратно. На сей раз буденновец оказался неумолимым. Достал из бумажника квиток на «сданную продукцию», разорвал на части этот смертный приговор, вынесенный его питомцу, и, не зайдя в райисполком, тут же ускакал от греха подальше. Узнав о чрезвычайном происшествии, разгневанное начальство немедленно послало ему вдогонку обещанный строгач... Потом мы, конечно, сняли с него выговор, а вскоре удалось снять самого председателя РИКа, который, к нашему удивлению, был пристроен на вакантную должность заведующего ипподромом в областном центре. Вот и сказочке конец.

— Всегда у вас что-нибудь найдется под рукой, — улыбнулся Витковский.

— Это все известковые отложения довоенных лет.

— То есть?

— Говорят, что с течением времени в жилах откладывается известь. А за те годы немало накопилось известки и в душах некоторых товарищей.

— Вы, понятно, себя-то не причисляете к больным «склерозом души»?

— Хворал и я, хворал. Только в легкой форме, без тяжелых осложнений.

Витковский не принял вызова. Там, у доски показателей, он бы схватился с ним, а сейчас эта штилевая степь, этот встречный теплый ветерок, эти кулиги подснежников по обе стороны дороги настроили его миролюбиво. На обратном пути неплохо бы, пожалуй, завернуть и к Журиной, да попутчик неподходящий.

На первое отделение, к Нефедову, они не попали: ничтожный ручеек, который летом норовит уйти под землю, ища спасения от зноя, так разбушевался, что от деревянного мостика не осталось и следа. Пришлось круто повернуть на юг, где за железной дорогой находилось второе отделение. Но и тут не повезло — Кондратенко уехал в поле.

— Хозяйственный мужик, у него земля не переспеет, — говорил Захар, усаживаясь в машину, явно довольный тем, что еще одна встреча не состоялась.

— Теперь давай к  к а д е т а м, — сказал Витковский угрюмому, вечно чем-то расстроенному шоферу. (Тот уже знал, что кадеты — это молодые агрономы из сельхозинститута, назначенные прошлой осенью управляющими третьим и четвертым отделениями совхоза.)

— Работнички, а? — директор энергично повернулся к Захару, всегда располагавшемуся, как и должно секретарю, на заднем сиденье автомобиля. — Внимательно выслушают, не возразят, даже козырнут на прощание, но все сделают по-своему. Это какие отложения, каких годов? Может быть, объясните, Захар Александрович?

— Зря преувеличиваете. Если же иной раз и случится так, то ведь им на месте виднее. Дайте возможность людям проявлять инициативу.

— То есть не выполнять приказы? Тогда мне, зажимщику подобной инициативы, надо убираться отсюда, пока не поздно!

— Зачем горячиться, Павел Фомич? Я считаю, что вы много сделали для совхоза. Добились ассигнований, наладили строительство отделений, пополнили тракторный парк новыми машинами.

Витковский с трудом выслушал его, подергивая плечами.

— То есть вы не против такого директора, который, надев генеральскую форму, отправляется в область за деньгами, строительными материалами, грузовиками и прочими благами, предоставляя подчиненным полное право вести хозяйство по их усмотрению. Понятно. Но я порученцем никогда не был, эта роль совхозного толкача при облисполкоме меня не устраивает. Я вызвался поехать на целину не ради славы: мы с ней не сошлись характерами еще в молодости (помните, рассказывал вам?). Я не агроном, не зоотехник, не инженер, но я почти тридцать лет воспитывал в армии молодежь, поэтому никогда не считал себя оторванным от жизни. Военные имеют дело с разнообразным человеческим материалом, по которому можно без ошибок судить, что происходит и в городе, и в деревне. Не скрою, мы всегда отдавали предпочтение крестьянским парням. Понятно, у них меньше знаний, но куда больше скромности, дисциплины, рвения к службе. Глядя на них, я и не догадывался, признаться, что в деревне еще мало порядка. Что, опять известковые отложения виноваты?

— Ясно.

— Бросьте вы, Захар Александрович, пускать эту известковую пыль в глаза! Разве вы, секретарь райкома, не знали, к примеру, чем кормят коров в Америке, на чем там держится животноводство?

— В таком случае я тоже могу спросить вас: а когда вы по-настоящему стали изучать немецкую тактику? Может быть, вспомните?

— Это разные вещи.

— Нет, это один и тот же догматизм.

Захара раздражали тон и безапелляционность суждений Витковского, но он все-таки старался щадить его самолюбие. Если бы это был Осинков, тогда другое дело. Недавно у Захара произошел крупный разговор с Осинковым, которого он давно не видел (тот где-то все учился, набирался ума-разума под старость лет). Начали с житейских пустяков, с обмена взаимными любезностями, а кончили взаимными обвинениями и расстались, как ярые противники. Захар бросил на ходу: «Догматиком ты был, догматиком и остался». И вышел в коридор, недовольный сам собой. Но чем дольше думал он о своей стычке с Осинковым, тем яснее понимал, какая это закоренелая болезнь. Человек с виду будто бы здоровый, не желает уходить на пенсию, хочет сделать что-то еще доброе для партии, а фактически давным-давно идет не в ногу, мешает идти другим. С виду догматик силен в науке, знает все оттенки диалектики, а проверь его на живом деле — и он окажется пустышкой. Так и этот Осинков на целине: овсюг для него пустяк, эрозия почвы не проблема, строительство жилья в совхозах роскошь. Вот и поговори с таким, тем более, что он, черт побери, ходит в лекторах, поучает рядовых пропагандистов. Захар при случае пожаловался секретарю обкома. Секретарь сказал: «Не обращай ты на него внимания, делай свое дело». Но ведь опять же придется идти к Осинкову. Так почему надо каждый раз портить кровь? Не лучше ли один раз испортить настроение ему, сказав прямо: довольно, уважаемый, послужил, как мог, теперь посторонись. Такие сами не уходят, их следовало бы увольнять, не жалея причитающегося им по КЗОТу выходного пособия. Что деньги — затраты окупятся с