— Крестик?! — Он смеялся молодо, заразительно, облокотись на радиатор «штейера». — Крестик, крестик! А!..

Это привлекло внимание солдат, они образовали второй полукруг за плечами офицеров.

— Что ж, давай дальше.

— Есть дальше. «Пленные рассказывают, что сами видели, как Витковский, будучи командиром дивизии, молился в окружении под Киевом. Перед любой атакой он обычно говорит: «С богом, ребята!» Таков этот типичный представитель сталинского генералитета».

— Довольно, ну их к дьяволу, этих христианских биографов!

— Дальше уже неинтересно, — сказал Соломкин, — перечисляются должности, которые вы занимали, и все прочее.

— Оставь на память, — он взял журнал, с любопытством взглянул на свой портрет. — Вот, черти, как работают! И откуда это все у них?

— Разведка, — многозначительно сказал Соломкин.

— Что ж, все правильно, за исключением дворянского рода, крестика и молебна в окружении под Киевом.

— Пропаганда, — с тем же значением добавил младший лейтенант.

Витковский улыбчиво покосился на этого мокрого цыпленка с «парабеллумом», слегка поморщился от его никудышной выправки и спрятал немецкий журнал в роскошную полевую сумку.

— Что нового? — спросил он офицера связи, вернувшего с НП комдива.

— Разрешите доложить, товарищ генерал, противник не проявляет никакой активности...

— Америку открыли!

Противник действительно не проявлял ни малейшей активности. Артналеты по ближним тылам прекратились, ружейно-пулеметная перестрелка на переднем крае стихла. Фронт дремал под осенним небом, в котором осторожно, среди туч, плыло на запад уставшее за лето солнце. Парило. Вечером или ночью снова пойдет дождь.

Алексей лег на разостланную шинель, раскинул руки. Какое блаженство лежать и всматриваться в небо, мягко освещенное из глубины, сквозь матовые абажуры облаков, рассеянным светом сентябрьского полдня! Рядом с ним лежали его бойцы. У них сегодня столько впечатлений, что хватит разговоров на неделю. Ну, конечно же, они говорили о Глаголине и Витковском. Солдаты всегда идеализируют генералов. Солдаты не терпят вольных суждений о генералах — это больно задевает их лично. Потому-то Алексей и не удивлялся, что они с таким восторгом отзывались и о командарме, и о его заместителе, наивно приписывая им все воинские доблести (так вот и слагаются на войне легенды, которые передаются из уст в уста). О Витковском, например, было сказано сейчас, что он вывел из-под Киева не только свою, но и две соседние дивизии; что сам Гитлер приказал не упускать Витковского из виду, строго следить, где тот появится, чтобы не застал врасплох. А Глаголин будто бы кончил не только академию Фрунзе, но и Берлинскую военную академию, когда в Германии были у власти социал-демократы, и теперь гитлеровцы боятся его пуще огня, — ведь он знает всю подноготную немецкой тактики.

Алексей притворился спящим, ему доставляли истинное удовольствие эти выдумки солдат, — они могли фантазировать без конца. Разве лишь жен своих они идеализируют еще больше...

Нет, нельзя, видно, на фронте притворяться спящим, — обязательно уснешь. Уже вечерело, когда Алексей очнулся, встал, виновато огляделся. Как же это никто его не разбудил?

За высотой 206 и 9 завязывалась реденькая перестрелка. Автоматные очереди были звонкими, будто передовая приблизилась к подножию высоты. Дальние холмы на востоке вырисовывались с картинной четкостью, и омытый дождями лес отливал чистой синевой.

Первым, кого увидел Алексей, был Витковский. В одной гимнастерке, туго подпоясанный простым ремнем с глянцевитой кобурой, в начищенных до блеска сапогах, он прогуливался около штабных машин, заложив руки за спину. Он-то, конечно, не прилег ни на минуту. А командир противотанковой батареи дрых, как убитый, три часа. Может быть, Витковский не раз подходил к нему, стоял над ним, укоризненно покачивая головой, и не разбудил, пожалел запасника. Что и говорить, неладно получилось. Одним словом, не скоро выйдет из техника-строителя настоящий командир.

Стараясь не попадаться на глаза Витковскому, Алексей присел на пушечный лафет, развернул свою карту-полусотку и принялся изучать каждую горизонталь. Само поле боя было почти открытым, но к переднему краю стремились с запада, из большого прифронтового села, узкие овражистые балки, весьма удобные для контратак противника; раструбы балок упирались в подножия высоток, разбросанных на пути к совхозному поселку. Волны всхолмленной степи набегали на откосы железнодорожной насыпи, и она, как береговая дамба, отбрасывала их назад, туда, где проходила вторая линия немецкой обороны. Преодолеть эту полосу прибоя — значит вырваться на оперативный простор, значит победить; потому и удерживает противник столь выгодный рубеж, что дальше, на запад, все ровнее приднепровская степь, где уже трудно зацепиться  т а н к о в ы м  я к о р е м  за дно пологих балок. (Ну, конечно, Алексей не знал, что немцы рассчитывали снова, в третий раз захватить разбитый Харьков и любой ценой укрепиться на Северном Донце.)

Прикидывая сейчас, куда могут послать завтра истребительный дивизион, он вглядывался в причудливые извивы топографических горизонталей, на глаз определял крутизну подъема, возможную скорость движения танков, и подсчитывал те лишние секунды, от которых и зависит исход огневого поединка. Чем больше вариантов завтрашнего боя придумывал он, тем загадочнее рисовалась ему общая картина наступления, в котором его пушки малого калибра должны сыграть свою эпизодическую роль. Наконец, он отложил планшет: если утро вечера мудренее, то местность куда точнее любой карты. Сколько раз он убеждался в том, что на местности все выглядит совершенно по-другому, хотя рельеф ее обозначен на бумаге без ошибок. Шагать-то приходится по распаханной снарядами земле, где высоты измеряются не метрами над уровнем моря, а частыми ударами сердца в момент атаки.

Еще не стемнело, когда послышался мерный гул моторов. Это подходила к фронту дивизия АРГК[3]. Витковский приосанился. И все подтянулись, глядя на него.

Командирский автомобиль свернул с проселка. Из машины выбрался пожилой человек в кожаном коричневом пальто с генеральскими погонами. Он поправил скользящим движением руки дорогую портупею, надел перчатки. Он не торопился: артиллеристы знают себе цену. Витковский ждал его в нескольких шагах, чуть подергивая плечами.

Приезжий генерал бодро, но с достоинством подошел к нему, назвал себя и, умело, даже щегольски, сдернув перчатку, энергично подал руку. Ничего не скажешь, военная интеллигенция!

Теперь они стояли рядом: если не сам бог войны, то один из его адъютантов, и полномочный представитель матушки-пехоты. Они о чем-то негромко заговорили, всматриваясь в длинный пролет просеки, где уже показались тягачи. Витковский выглядел жидковатым против этого артиллериста- аристократа, который отвечал на его вопросы, не поворачивая головы, как равный равному, нет, пожалуй, как старший младшему. «А что ему Витковский, — подумал Алексей. — Он состоит в резерве Ставки. Может быть, И приказы получает прямо оттуда». Одним словом, Алексею понравилось, как независимо держался командир артдивизии перед Витковским.

По дороге шли новенькие, тягачи с огромными (и тоже новыми) пушками и гаубицами на прицепе. Истребители танков выстроились шпалерами по обе стороны дороги. Вот это сила! — не чета их пушчонкам. Выстрел такой махины заменит целый залп противотанкового дивизиона.

— Эй, мушкетеры, не пыли! — задиристо крикнул водитель тягача.

Его вызова никто не принял: все были увлечены маршем тяжелой артиллерии. Сам Витковский не отрывал взгляда от орудий, грузно проплывавших перед ним.

Низкий, натужный гул дизель-моторов, растекаясь вправо и влево, заполнял окрестные леса. Да, жарко будет завтра немцам.

Вслед за дивизией прошел дивизион «катюш». Реактивные установки были наглухо зачехлены и казались таинственными. Едва артиллерийский генерал уехал, на дороге появилась колонна «серорубашечников» — это так с горькой улыбкой звали новичков из только что освобожденных районов: им нередко приходилось вступать в бой, не успев получить обмундирование.

Витковский остановил колонну, вызвал к себе командиров маршевых рот. Пока он объяснял задачу, новобранцы перезнакомились с солдатами Братчикова, угощали друг друга табачком.