кого, но от мамы-то нельзя было ожидать такой растерянности.

Накрывая стол, готовя ужин, Маргарита с явным превосходством поглядывала в сторону своих родителей. (Как легко судить старших, если тебе всего семнадцать лет. Может быть, действительно, самый объективный — это суд ранней юности?)

— Прошу к столу! — крикнула она отцу и матери, приоткрыв дверь на крыльцо.

Они сидели на скамейке и о чем-то возбужденно разговаривали. Рита укоризненно покачала головой: теперь не дождешься их до полуночи. Снова поставив чайник на плиту, она прошлась по веранде, от нечего делать поправила занавеску, убрала книги в шкаф, включила приемник и, не выдержав все-таки, позвала их строже, тоном старшей:

— Идите, наконец, ужин остывает!

— Идем, идем, — мать потянула за руку отца.

Рита с плутовской улыбкой стояла на крыльце. Когда мать поравнялась с ней, она уступила дорогу, с укором качнула головой (беда мне с вами!) и, вздохнув притворно, вошла вслед за матерью.

— Спасибо, дочка, — сказала Ольга Яновна.

— Угощай, угощай, молодая хозяйка! — говорил отец, присаживаясь к столу. — Ну и вытянулась под балтийскими дождями! Теперь можно отправляться в засушливую степь.

— А какая она, степь? Расскажи, папа.

— Скоро сама увидишь. Жаль только, что наступает осень. По идее, в степь надо переселяться весной, когда цветут тюльпаны. Рай!

— Весной всюду рай, — заметила Ольга.

— Ну, ты известная патриотка Янтарного моря, но Рита родилась в степи. Матушка-степь давненько ждет ее. Приготовила подарки: там и чудо-яшма, и золотые россыпи на перекатах, и зеленые речные берега из колчедана, и никелированные камни, и мраморные лестницы у подножия гор!

— Сказочник!

— Не хватает разве янтаря. Но мы запасемся янтарем на Рижском взморье, в крайнем случае, в «Ювелирторге».

— А когда мы туда — в степь? — осторожно спросила Рита.

— Через недельку и тронемся.

«Ой, как скоро!» — чуть было не вырвалось у Риты. Вот когда она почувствовала себя совсем, ну, совсем несамостоятельной: как скажут родители, так и будет. А каких-нибудь полчаса назад свысока судила их, без ума влюбленных друг в друга. Тоже нашлась судья! Где же та полная свобода, о которой столько передумано за последний год? Нет-нет, уж она-то, Рита, никого не полюбит до двадцати пяти, даже до тридцати. К тому времени она станет «вполне независимой и... никому не нужной», как сказала ее подружка Люда. Глупости! Слишком ранняя любовь — признак слабости, а не силы.

— Не тужи, дочка, я уверен, что степь тебе понравится, — говорил отец, выбираясь из-за стола.

— А я и не тужу, — спохватилась Рита и начала убирать посуду.

Когда мыла тарелки, на кухне, то услышала, как он спросил маму:

— У нее никого здесь не остается?

— Что ты, Вася, она еще подросток.

— Если удалась в тебя, то и не заметишь, как выскочит замуж.

Дальше Рита ничего не могла понять: отец засмеялся, что-то сказал вполголоса и ушел в другую комнату.

Ну разве это не дети!

Непривычно тихо было на Рижском взморье в этот августовский вечер. Тихо и темно. Дачи опустели, пионерские лагеря закрыты, лишь доносится музыка из дома отдыха. Но и музыка грустная. Как быстро промчалось балтийское коротенькое лето!.. Закончив хозяйственные дела, Рита вышла подышать свежим воздухом. Хоть бы море, что ли, разыгралось, — все бы полегче стало на душе. Грохотало же оно и рвалось на берег все прошлые сутки напролет, а сейчас мирно дремлет, будто убедившись, что никто уже его не слушает, не восхищается его молодецкой удалью. Рита испуганно обернулась: на плечо упал лист с клена. Она прижалась к дереву, которое выросло вместе с ней. Прощай, не тоскуй, не сохни, красный клен. Будут еще встречи, будут! Взять бы тебя с собой в степь, да пропадешь ты там, наверное. Люди — они выносливее: переменят много мест и всюду приживутся. Обо мне ты, пожалуйста, не беспокойся. Рита нигде не пропадет. И, конечно, не забудет тебя, дружок, станет навещать как можно чаще. Что, не веришь? Напрасно. Видишь, я даже плачу, мой красный клен...

— Рита, спать!

— Иду, мамочка.

Василий Александрович погасил свет. Ольга потеснилась, отодвигаясь от него: совсем отвыкла за лето, А он был по-прежнему настойчивым, нетерпеливым...

Она забылась тут же. Стараясь не разбудить ее, Василий приподнялся на локте, закурил. Когда затягивался, на простенке возникал снимок далеких лет: группа офицеров на высоком берегу Дуная, близ Братиславы. До конца войны оставался только один месяц, а трое из семи так и не дожили до Дня Победы. Когда он чувствовал себя счастливым, то невольно перебирал в памяти имена однополчан, которых постигла злая неудача. От этого счастье его было всегда тревожным...

Утром он уехал на товарную станцию оформить документы на контейнеры. Начались сборы в дальнюю дорогу.

Ольга с утра до вечера покупала разную мелочь для домашнего хозяйства.

— Ты собираешься как в необитаемую пустыню, — говорил он, рассматривая ее покупки.

— Зато ты привык ездить по-курсантски — с одним чемоданчиком в руке.

— Странное дело: чем ближе к старости, тем больше вещей. По идее, должно быть наоборот.

— Не забывай, что у нас дочь растет.

— Ладно, ладно, собирай приданое.

«Вот еще глупости!» — возмутилась Рита и демонстративно вышла.

Сегодня, возвращаясь из города на взморье, Синев встретил в поезде дочь Витковского.

— А-а, приветствую, приветствую вас, Зоя Павловна!

Та сконфузилась (она была беременна), но искренне обрадовалась встрече и начала расспрашивать об отце.

— Не сиделось ему дома, — заметила она, польщенная его рассказом.

— Но что Павлу Фомичу здесь делать? Сын женился, дочь вышла замуж. Самая пора постранствовать.

— Кто ему там готовит?

— Был бы генерал, ординарцы найдутся!

— Нет, без шуток? Надо обязательно послать к нему тетю Пашу.

— Тетя вам самой пригодится.

Зоя смутилась еще больше.

— Отец беспомощнее ребенка. Только на службе он такой суровый, а дома... — Она не договорила, не подыскав нужных слов. Потом добавила: — Покойная мама не понимала его.

Василий Александрович промолчал, наблюдая из окна вагона за мотоциклистом, который мчался по соседнему шоссе, не отставая ни на шаг от электрички.

Сойдя с поезда, он помог сойти Зое.

— Пишите письма, готовьте гостинцы. И, пожалуйста, не беспокойтесь. Выглядит он молодцом. Мы его там еще женим.

— Скажете тоже, Василий Александрович.

— Шучу, шучу. А впрочем, ему только сорок семь.

— Нет, мы с братом никому отца не отдадим.

— Не будьте эгоистами! — погрозился Василий Александрович. — Итак, до завтра, Зоя Павловна. Завтра я к вам зайду.

Эта встреча настроила Синева на миролюбивый лад: вот и Павел Фомич Витковский скоро станет дедушкой. Навоевался, хватит. Крепится, виду не подает. Зоя, наверное, права: Юлия Васильевна не умела смягчать крутой нрав мужа. Только очень умная женщина способна понять его и исцелить от закоренелого