людям и умения обуздывать себя. Как ни странно, несмотря на высокий рост, очевидную физическую силу, он показался ей одновременно и сильным, и уязвимым, ранимым.

— Скорняжное ремесло в Париже процветает, кузен, — говорил Филипп. — Только для торжеств по случаю состоявшегося в январе бракосочетания твоего герцога, монсеньора Карла Анжуйского, брата нашего короля, с сестрой королевы Беатрисой Прованской было заказано уж не знаю сколько шкурок куницы, горностая, выдры и лисы. Если бы ты был здесь, прибыли твои удвоились бы!

Гийом одним жестом отвел эти доводы.

— Я первый меховщик в Анжере, поставляю круглый год меха герцогскому двору — один Бог знает предел его пышности. Как видишь, у меня нет никакой необходимости гнаться за увеличением своих доходов.

Крупными руками он теребил крученый пояс своего серого суконного пальто.

— Нет, я не мог бы здесь остаться. Увы, я должен уехать. Это мой долг.

— Ну, если так… По крайней мере, надеюсь, ты не уедешь прямо сразу, не подумав над этим еще? Приходи сегодня поужинать с нами в нашу новую квартиру.

— Вы забываете, мой друг, что сегодня мы ужинаем у моих родителей.

— Ну и что! Гийом вполне может отправиться туда вместе с нами — разве нет, дорогая?

— Разумеется. Мы будем очень польщены!

Недовольная гримаса и едва заметный реверанс подчеркнули иронию, прозвучавшую в словах Флори. Эти слова стоили ей еще одного взгляда, в котором, как ей показалось, она прочла скорее в равной мере упрек и почти боль, нежели интерес к себе. Он вызвал в ней чувство тревоги.

— Не знаю, смогу ли я освободиться…

— Ради Бога, кузен, об отказе не может быть и речи! Это было бы оскорблением. Мы ждем тебя вечером на улице Бурдоннэ.

Меховщик молча поклонился, не произнеся больше ни слова.

— Полагаю, ты, по обыкновению, остановился у своего друга-еврея, господина Вива?

— Да, у господина Йехеля бен Жозефа. Видишь ли, я предпочитаю его еврейское имя. Этим человеком я самым искренним образом восхищаюсь и очень к нему привязан.

— Я это знаю. К тому же ты не единственный, поскольку наш монарх, Людовик IX, несмотря на свое отвращение к тем, кто распял на кресте Спасителя, ни на то, что Йехель директор талмудистской школы, которая стоит у него поперек горла, удостаивает его своего уважения. Говорят, что король порой заглядывает к твоему другу или же зовет его во дворец, чтобы обсуждать с ним некоторые вопросы библейской теологии.

— Да, это так. Наш суверен не считает для себя зазорным встречаться с Йехелем и даже осыпал его почестями.

В толпе, заполнявшей улочку перед церковью Сен Северен, Флори вдруг увидела своего старшего брата, фланировавшего с тремя друзьями — с некоторых пор он был неразлучен с этим трио.

— Арно!

Студент обернулся на ее голос. Хорошего роста, мягкий, без всяких признаков лишнего жира благодаря сухой мускулатуре, натренированной физическими упражнениями, которым он уделял не меньше времени, чем умственным, он был похож на их мать. Однако менее светлые, чем у Матильды, глаза, словно тронутые серым, делали другим выражение его более скуластого лица, придавая ему задумчивость и осторожность.

— Как себя чувствуют наши голубочки?

Раздвигая прохожих, он приближался к церковной паперти. Вместе с ним из сплошного потока людей, катившегося по узкой улочке, возникли и трое его друзей.

Самый старший из них — настоящий гигант, в одежде из грубой шерстяной ткани, с чертами лица, словно высеченными топором, с плечами борца и обросшими волосами руками, с осторожной замедленной походкой людей, обладающих необычайной физической силой, которая может разнести все вокруг, если они перестанут контролировать себя, и которым нужно много места, чтобы повернуться. Его звали Артюс Черный. Засидевшийся в студентах, отчасти уже и полумонах, и полубродяга, он относился к тому племени подозрительных поэтов и бродячих монахов, которые всегда в пути, всегда в дороге, шагают от одной школы к другой, из страны в страну, легкие на подъем, как коробейники, и столь же бесчестные, как они, воспевая в манере, сильно отдающей язычеством, мимолетную любовь, попойки, кутежи и драки, азартные игры. На горе Сент-Женевьев таких встречалось больше чем достаточно. Он забавлял Арно, любившего с ним спорить, отдававшего должное его славе и, видимо, не гнушавшегося его компании со всяким сбродом.

У второго из приятелей, не вышедшего ростом, плечи были как у грузчика, а подвижное лицо отличалось длинным носом, чувственным ртом и совершенно лишенными радости глазами. Этого шестнадцатилетнего искреннего, но скрытного мечтателя с приступами внезапной живости, идеалиста и неудачника, звали Рютбёфом. Он пылал взыскательной страстью к поэзии, восхищавшей брата Флори.

Наконец, третий, тощий и гибкий, как уж, смеющийся от любого пустяка, удивляющийся всякой мелочи, выставлял напоказ свою рыжую шевелюру жителя Севера и кожу цвета копченого окорока. Это был Гунвальд Олофссон, норвежец, покинувший свою страну сосен и фиордов ради учебы в Париже. Подобно Арно, он с энтузиазмом вгрызался в курс теологии, который в университете читал Альбер ле Гран, блестящий педагог и ученый, идол, на которого молились все четверо друзей, да и вся студенческая молодежь.

— Голубочки чувствуют себя превосходно, дорогой брат, — с живостью ответила Флори на полунасмешливый, полузаговорщицкий вопрос Арно, — они находят восхитительным это утро!

— Надеюсь, что роль утра в этом самая малая!

Артюс Черный так бесстыдно смотрел ей прямо в глаза, что она с досадой почувствовала, как покраснела с головы до ног. Инстинктивно желая найти опору в Филиппе, она повернулась к нему. При этом глаза ее снова встретили взгляд Гийома, в котором читалось такое волнение, что Флори вновь ощутила растущее замешательство.

Неожиданно она решила, что перед нею человек, терзаемый какой-то мукой, почувствовала к нему жалость, тут же улыбнулась Филиппу и перестала об этом думать.

— Черт побери, шурин, — заговорил тот, прижимая к себе руку жены, — вам тоже пора жениться. Это самое лучшее, что можно извлечь из жизни!

— Кто знает? Уж позвольте мне повременить с этим до получения монашеского сана. Как осторожный наблюдатель, я хочу увидеть всю последовательность событий, чтобы составить собственное мнение на этот счет, — ответил Арно. — Боже мой! Ведь это пока лишь первые шаги! Вернемся к этому через несколько лет.

— У нас ничто не изменится. Что до меня, то я готов в этом поклясться. Разве я не прав, дорогая?

— Да услышит вас Бог, сердце мое, и да внемлет вашей мольбе! Не вернуться ли нам домой, позавтракать?

— С удовольствием. Прощайте, друзья. Гийом, мы на тебя рассчитываем. После вечерни ждем тебя к ужину у метра Брюнеля.

Не выслушав ответа, Филипп обнял Флори за талию, коротким жестом попрощался с кузеном, и они направились к улице Писцов. Студенты скрылись в толпе.

Гийом постоял в неподвижности на паперти Сен Северен. Он следил глазами за белокурым шиньоном, сиявшим в утреннем свете, как яркая корона, венчая голову молодой женщины. Поворот улицы скрыл ее от его глаз. Память вернула его ко дню свадьбы.

Как только он вошел в большую залу, где собравшаяся вокруг невесты семья ожидала момента отбытия в церковь, как только он увидел наряженную к церемонии бракосочетания девушку, она его очаровала. Когда она с жестом, полным грации, веселости, полная жизни, повернулась в его сторону, он почувствовал что-то, похожее на удар молнии.

«Никогда не думал, что страдания любви могут быть столь жестоки в физическом смысле, ранящими сердце так же сильно, как и душу. На что же мне решиться? Избегать ее? Преследовать? Пойти ли мне на этот ужин? Или не ходить?»