большой искренностью.

Пришлось, как бывает, когда кто-то умер, рассказать о том, что произошло, как, когда и почему. Если верить Изабо, в городе пошли в ход языки, распространились самые неправдоподобные слухи, которые нужно привести к точной истине. Поэтому, как и следовало ожидать, жена аптекаря требовала подробностей.

— Эти голиарды — настоящие чудовища! — заявила она, когда Матильда закончила свой рассказ. — Никогда бы не подумала, что монахи, даже бродячие, способны так себя вести!

Она слишком любила чужие несчастья, чтобы не заподозрить ее в упоении такими ужасными вещами, как те, о которых мать Кларанс только что ей рассказала.

Заметив, как вспыхнули под румянами ее щеки, как разгорелись глаза, как наигран пыл соболезнования, Матильда почувствовала горечь, не позволяя себе, однако, ее выказать. Ей показалось невыносимым деланное огорчение Изабо, выглядевшее карикатурой на ее собственную боль. Флори скрывала под маской светской вежливости, которой не могла не понять ее мать, такое же отвращение к пространным выражениям возмущения, расточавшимся с такой сомнительной искренностью.

Все четверо уселись в углу залы вокруг трехногого шахматного столика Этьена. Вокруг стояли стулья с высокими спинками и с бархатными подушками. Матильда жестом предложила им драже в серебряной чаше, стоявшей рядом с фигурами из слоновой кости, и они тут же напустились на угощение, словно стараясь хрустом миндаля заполнить воцарившуюся внезапно тишину.

— Когда я думаю, — заговорила мало участвовавшая до этого в разговоре Гертруда, — когда я думаю, что, не пригласи я вас вчера к себе за город и останься вы в Париже, ничего бы не случилось; я чувствую себя виноватой, и меня мучает это чувство.

Это замечание удивило Флори — она сама уже раз двадцать об этом подумала, но не могла вообразить, что Гертруда способна на такое признание. Стало быть, то расстройство, даже своего рода беспокойство, выказанное с самого начала дочерью Изабо, следовало отнести на счет делавших ей честь угрызений совести.

— Вы тут совсем ни при чем, — уверила ее молодая женщина, стараясь облегчить ее переживание, показавшееся ей искренним, — совершенно ни при чем. С таким же успехом мы могли отправиться на состязания по гребле на Сену и встретить на обратном пути тех же голиардов. Таков, видимо, рок.

— Рок — вместе с остервенением Артюса, — вновь заговорила Матильда. — Не надо забывать, что с некоторых пор эта его шайка беглых монахов преследовала вас. Мне кажется, что ваши чистые, достойные манеры казались им тем более привлекательными, что они обычно имеют дело с одними лишь развратницами! Увы, жертвы Зла должны быть невинными, чтобы оно было удовлетворено. Оно всегда предпочитает их тем, кем уже овладело.

— Вы правы дорогая; надо требовать, чтобы этих голиардов наказали, уж слишком часто сегодня такое случается! — воскликнула Изабо. — Напасть на двух девушек, таких, как ваши, с семьей которых они к тому же знакомы, — это же неслыханное дело!

Она качала головой, покрытой накрахмаленным муслином, выглядевшим как плюмаж[9] на шлеме воина.

— Видишь, дочка, как я была права, советуя тебе избегать новой дружбы, которую ты была готова завязать с этим бездельником, — поучительно добавила она. — Кто может сказать, что тебя ждет, если ты будешь с ним встречаться?

Несмотря на свое обычное самообладание, Гертруда покраснела до корней волос. В ее взгляде вспыхнул протест, слишком сильный, чтобы его можно было скрыть.

— Мне не грозит опасность встречи с ним, он исчез, — проговорила она недовольным тоном. — Никто не знает, где он теперь!

Она отбивалась этими словами, словно хотела спрятаться за них.

— Считавший его своим другом, Арно также страдает от неоправданного предательства, — вздохнула Матильда.

— Думаю, что он постарается отомстить за сестру, — предположила Изабо, у которой, похоже, снова проснулось любопытство.

— Я только что тщетно пыталась его в этом разубедить, — призналась Матильда. — Он отправился по следам Артюса; должна признаться, сомневаюсь, что он его найдет.

— На такую встречу очень мало шансов, — вдруг сказала Гертруда с такой горячностью, какой не проявляла с самого начала разговора.

— Схватят ли его когда-нибудь?! — с ненавистью спросила Флори. — Эти бесчестные типы могут долго пользоваться помощью сообщников, которых у честных людей не бывает.

— Его величество король обещал мне, что полиция сделает все, чтобы разыскать преступников, — вновь заговорила Матильда. — Я верю в его слово.

— А мне не верится, что жандармы способны отыскать логово этих перелетных птиц, которые наверняка знают много не известных никому убежищ, — заметила Изабо. — Что же намерен делать Филипп в отсутствие главы семьи и Бертрана? — спросила она. — Да и Арно, отправившийся на охоту за негодяями?

— Утром ему снова надо было пойти во дворец, — объяснила Флори, — и он не успел рассказать мне о своих намерениях, но я надеюсь, что мне удастся удержать его здесь. Что он может сделать с людьми, которые гораздо сильнее его и способны на любое зверство? Бедняжка был бы заранее обречен!

Эти слова Флори, казалось, удивили Гертруду, озадачили, может быть, даже шокировали ее и, во всяком случае, заинтересовали.

— В самом деле, ваш супруг должен был прийти в ужас от того, что случилось с Кларанс, ведь это вполне могло случиться и с вами, — твердила свое Изабо, не перестававшая с какой-то ненасытной жаждой смаковать возможные последствия несчастья.

— Несомненно, если бы Артюсу удалось увести вас, как и вашу сестру, в Вовэр, Филипп теперь был бы в положении, которое просто невозможно себе представить, — заметила Гертруда, неотрывно глядя на Флори с выражением задумчивого сострадания.

— Он разделил бы со мной мои страдания, — твердо проговорила Флори. — Я уверена, что не ошибусь, если скажу, что он подумал бы о том, чтобы помочь мне своей любовью и заботой. И сохранил бы в душе отвращение и ненависть к палачам.

— Вы, наверное, правы, дорогая; в конце концов, вы же его знаете гораздо лучше, чем я.

Май кончался исступленным сиянием солнца. Необычная для этого времени жара царила в долине Сены и давила Париж.

Возвращаясь с улицы Кэнкампуа, где она весь день работала, Матильда с порога поняла, что вернулся Этьен: двое слуг вышли из конюшни с хорошо знакомым ей кофром. Ей бы встретить мужа самой, чтобы первой рассказать ему обо всем, что произошло после его отъезда. Она увидела его перед дверьми спальни девочек, разговаривавшим с Тиберж ля Бегин.

— Так вот какая судьба нас ожидала! — вскричал Этьен, увидев жену еще до того, как она переступила последнюю ступеньку лестницы, прежде чем успела обнять его, как всегда после разлуки. — Черт побери! Вы не ошиблись накануне моего отъезда, предвкушая недоброе. Это звучало угрожающе! Решительно, нас преследует неумолимый рок!

На его лицо, и без того прорезанное горькими морщинами, выражение злобы и протеста наложило агрессивную маску, которую Матильда видела часто и не любила. Она понимала, что Этьен, самой сокровенной гордости и самой горячей любви которого был нанесен такой удар, не примет этого испытания со смирением доброго христианина и сохранит в глубине души злобу и горечь, которые его теперь пожирали. Малейшее внимание, проявлявшееся к нему в связи с этим горем, было для него невыносимо, заставляло сомневаться во всем, сомневаться даже в Боге!

— Увы, мой друг, — проговорила Матильда, — на нас действительно обрушилось что-то ужасное, но