Три старухи за окном пряли поздно вечерком. Впрочем, пряла только одна. Вторая придирчиво осматривала пряжу, проверяя целостность и качество материала. А третья внимательно вглядывалась в результат, качая головой и шевеля губами. Изредка что-то подправляя, подвязывая узелки, иногда подкрашивая, дабы не было пятен. И сматывая, сматывая нити судеб в один огромный клубок. Иногда они объединяли усилия и о чем-то совещались, щупая волокна. Наслюнив палец, скатывали пробную нить и прикладывали к уже готовой. Качали головами, но обрывать уже спрятое случалось редко, очень редко. И уж совсем нечасто, практически никогда не приходилось разматывать клубок, чтобы заменить кусок испорченной нити новым. Ну или почти никогда. Пусть даже и качество пряжи не вызывало удовлетворения, отличался цвет. Порой мастерицам попадалась плохая шерсть, но и тогда веретено не останавливалось, а клубок рос, рос… Из клубка вылезала моль, время от времени взлетая, а чаще просто, поползав, скрывалась в недрах. Моль была неправильной, она могла делать с уже спрятыми нитями что захочет, вернее, что сможет, ибо много ли возможностей у мошки? Старухи недовольно поджимали губы, а веретено продолжало вращаться…
Но, кто знает, может, это и не старухи, а вполне ухоженные и современные женщины, слыхом не слыхивавшие ни о какой пряже. Молодые лица освещало мерцание мониторов, а пальчики проворно порхали по клавиатуре, возводя всё новые и новые переплетения не ведомой никому бухгалтерии. Также прогнозируя будущее, подчищая прошедшее и придавая ему лицеприятный вид. Иногда, по лишь им одним ведомым причинам, ставя всё с ног на голову. И тогда радужные планы, существующие лишь на бумаге, становились явью, а результаты проделанной работы обретали неопределенный статус. Но принтеры продолжали шуршать, кипы бумаги росли, и те и другие подшивались и ставились на полки.
И кто обратит внимание на незначительный сбой программы, кого заботит небольшой глюк. Он даже полезен, ведь на него можно посетовать, списав в случае чего и то и это…
Блок, удар. Уклон, подскок, серия. Тело работало, прогоняя в десятый раз очередной урок рукопашного боя, намертво впечатывания его в подсознание. Никогда не был бойцом и не собирался, но жизнь внесла свои коррективы. Коридор давал возможность отточить навыки до филигранности, и я этим пользовался вовсю. Отец Алексий познакомил меня с одним из своих учеников. Мужчиной лет пятидесяти. Среднего роста и худощавого сложения. Он несколько удивился моему желанию, но просьбу патриарха уважил. Нечасто оболтусы за тридцать с наметившимся брюшком берутся наверстывать упущенное. Первые встреч пять на лице у него отчетливо был написан совет заняться русскими шашками вместо русского боя. Но я эксплуатировал коридор вовсю, возвращаясь снова и снова. Собственно, этот отрезок времени вспоминал впоследствии как сон, еду и тренировки, часто происходившие как бы под гипнозом. Я жрал как лошадь, и животик мой постепенно исчезал. Но количество волей-неволей постепенно стало переходить в качество, и в глазах у Виктора пропало равнодушие. Дней через пятнадцать объективного времени, в которые я ухитрился втиснуть сто пятьдесят уроков, сэнсэй спросил:
— Кто ты?
Я ошарашенно уставился на него. Не то чтобы не предполагал подобного развития событий, но сюрприз, как всегда, подкрался незаметно.
— Ну, человек. — Ничего умнее в голову не пришло.
— Да уж вижу, что не обезьяна, — хмыкнул Виктор. За пределами «зала», роль которого выполняла лесная поляна, у нас установились отношения двух взрослых людей. Не слишком любопытных и терпимых к слабостям друг друга.
— Ну, возможно, человек не вашего круга, — я попытался у уйти от ответа, — а что, слишком заметно?
— В том-то и дело, что ты как бы вне круга. Делаешь всё правильно, но с какой-то отрешенностью, словно тебе скучно. Да и глаза твои иногда пугают. Я ведь людей чувствую… ас ты или новичок, достойный противник или слабак. Настройся на волну неприятеля, и тогда будешь знать, куда он будет бить, до замаха. Даже удар, который пропустишь, чувствуешь. Нет, есть в тебе неправильность, но ты не говори. Если не разведет судьба — сам догадаюсь, а нет так нет. Но мастер ты другой школы. Вернее, можешь им стать.
Я и в самом деле частенько «уходил», пытаясь улучшить, исправить. Ничего не попишешь, шила в мешке не утаишь.
— Всё в руках Божьих, а что касаемо новых свойств, то кто знает, где предел неведомому? — Отец Алексий смачно прихлебывал из кружки неизменный чай. — Бог един, а воплощений у него множество. А что есть человек, как не отражение его, по образу и подобию. Какое воплощение отразится, в каком осколке зеркала? Того нам знать не дано.
Ничего не скажешь, называться отражением воплощения самого Бога было приятно. Значительно было, знаете ли. Да и груз ответственности, в случае чего, уменьшался вдвое. Таки прав был Маркс в своем изречении, так беспардонно перевранном коммуняками: «Религия — опиум для народа, она облегчает его страдания». Облегчает, и еще как. Во все времена духовник играл роль психотерапевта. Чье место на семьдесят лет попытался занять оперуполномоченный. Операм-то исповедовались, может, и больше, но вот легче не становилось. А тут вот ничего особенного, сидим, чай пьем, временами даже забываешь, что перед тобой лицо духовное. А чувство — будто гора с плеч свалилась. Я и не рассказал-то ничего конкретного, а собеседник с присущим ему тактом не лез в жопу без мыла. Но понял, ободрил, посоветовал.
Как уже упоминал, шла третья неделя нашего с Инной подполья. Настоятель подыскал нам жилье в близлежащей деревушке. Любопытства мы не вызывали — так, молодая пара на отдыхе. Да и народу-то — две-три старушки, божьих одуванчика. В Москву Инна не рвалась, ведь для нее муж с сестрой были мертвы. Я не спешил разочаровывать и ждал продолжения банкета, а в том, что оно последует, не сомневался. Девушка капризничала, но я, измотанный тренировками, не обращал на это внимания. Да и на нее, если честно, тоже. Всё это, вкупе с ореолом таинственности, заставляло Инну бросаться на стены, и пора было дать ей выпустить пар. Над нами властвуют стереотипы, а потому ничего оригинальнее казино я предложить не мог. Так сказать, игра ферзем на своем поле.
7
Негромко играла музыка, машину тихонько покачивало, а за окном мелькали подмосковные березки. Мы ехали развлекаться. Инна, притихшая и возбужденная одновременно, сидела рядом и изредка косила глазом. Девушку разбирало любопытство. Еще бы, после трех недель «Синяя Борода» снизошел наконец-то и заметил, дурак несчастный, что рядом с ним женщина. Виноват, каюсь, но эгоизм не способствует развитию джентльменских качеств. А она была для меня больше фигуранткой, нежели женщиной. Стоило же мне взглянуть на нее глазами мужчины, как сразу вспоминалось про замужество. А для меня замужние женщины всегда были — табу. К тому же наличие моего невольного гостя в коридоре заметно охлаждало и так не слишком жаркий пыл.
Но наступал чудесный октябрьский вечер, мы ехали кутить, и настрой был благодушным.
— Чем вы занимаетесь, Юрий?
— Живу, а на досуге спасаю случайных знакомых.
— Так это хобби или всё-таки профессия? — Я хмыкнул.
— Но я же ничего про вас не знаю. Кто вы, чем зарабатываете на жизнь, и вообще, может, вы сообщник этих…
— Не так давно я был мелким клерком, а потом получил наследство.
— Много? — живо спросила она.
— Боюсь, что не унесу.
— И всё вы врете, — она лукаво улыбнулась, — дешевые шмотки, машина эта подержанная, у вас вон даже сотового нет.
Меня впервые препарировали подобным образом, и я немножко обиделся.
— Да ладно, не будьте букой, — она ласково погладила меня по щеке, — я совсем не то имела в виду. Вы очень даже милый.
Такая грубая лесть невольно вызвала улыбку, а проказница расхохоталась.
— Вы вспоминаете Раю? — внезапно спросила она.
Я нахмурился. Откровенно врать не хотелось, и я совершенно не готов был к такому повороту.
— Но мне же совершенно нечего надеть. — Я облегченно перевел дыхание.
— Я не шутил по поводу наследства.
