Внизу ее подчеркивала полоса огня.

Люди, пробегавшие у складов, были черными чертиками, суетливыми и будто вырезанными из бумаги марионетками.

Изредка слышались выстрелы латышей, но их заглушал рев пламени.

Коле не хотелось приближаться к черной стене, и он повернул направо за несколькими латышами, которые углубились в переулок.

Видно, слух о том, что приехали солдаты и стреляют в воров, разнесся по пожару, потому что местные жители и прочие люди стали убегать, завидев издали латышей.

Все же догнали целую семью — отец, женщина и трое детишек, все они волокли мешки с крупой. Отец — даже два, дети тащили мешки по земле. Латыши стали кричать, чтобы люди бросили поклажу, но, видно, отец решил, что по детям стрелять не будут.

Он был прав.

Солдат прицелился и выстрелил два раза в отца, но поранил мешки. Из них начали бить струи крупы. Солдатам было смешно. Другой солдат догнал детишек, прикрикнул на них, и те оставили мешки на мостовой. Солдаты аккуратно подобрали мешки и оттащили их на тротуар, к стене дома. Оказывается, Вацетис сказал им, что приедут машины и заберут отнятое у грабителей добро.

Пока латыши занимались делом, Коля пошел дальше.

И тут увидел давешних солдат. Они добыли где-то пулемет «максим» и катили его по улице. Ленты висели у них через плечо, и концы их тяжело покачивались в такт шагам.

Коля обернулся. Он был один.

Он хотел позвать латышей, но солдаты увидели его раньше, и тот, который был похож на Борзого, засмеялся и развернул пулемет в сторону Коли. Он играл в войну.

Ему было очень весело. Второй присоединился к нему и стал вставлять ленту.

Пулемет был без щитка, и, когда солдат поднял голову, Коля окончательно убедился, что видит Борзого.

— Не уйдешь! — крикнул Борзой. А может, эти слова почудились Коле.

Он него до пулемета было недалеко, но все-таки не меньше сотни шагов.

Время заморозилось.

Коля смотрел на пулемет. Солдаты были неподвижные.

И вдруг из рыльца пулемета выскочил огонек, Будто кто-то сигналил Коле фонариком — часто, но скрытно.

А звук долетел через секунду.

Пули отбили штукатурку над головой Коли.

Он видел лицо Борзого, который что-то весело кричал.

Коля понял, что сейчас он сдвинет прицел и убьет его.

Револьвер был у него в руке — он вынул его, когда пошел за латышами.

Коля быстро вскинул его и выстрелил в лицо Борзому. Еще раз… И тут же, почти не целясь, перевел мушку на второго солдата. И успел увидеть, как на лице Борзого посреди лба появилось красное пятно, видное даже в сумерках. Борзой поднял руку, словно хотел вытереть кровь, и голова его исчезла, упала на землю.

Пулемет замолк.

Мимо Коли протопали латыши, они сгрудились возле пулемета.

Оба пулеметчика лежали неподвижно.

Когда Коля подошел, они расступились.

Командир отряда Вацетис тоже подошел к пулемету. Кто их? — спросил он, И сам уже догадался, потому что протянул ладонь Коле и, пожимая его руку, сказал:

— Вы славно стреляли. Офицер?

Коля испугался вопроса. И поспешил ответить:

— Я большевик. Я сотрудник ЧК.

— Фамилия? Имя?

— Николай Андреев.

— Спасибо. Возможно, вы спасли жизни наших товарищей.

Убитый солдат совсем не был похож на Борзого. Даже странно, что можно было принять его за Борзого.

Латыши подходили и равнодушно рассматривали мертвецов.

Мертвый солдат, принятый Колей за Борзого, смотрел в небо. Коля опустился на корточки и положил ладонь на теплые веки, чтобы закрыть глаза.

— Раньше не убивал? — спросил латыш.

— Не убивал, — солгал Коля.

Это была нечаянная ложь, потому что в тот момент он начисто забыл о смерти шофера, убитого им в прошлом году под Ялтой.

Когда через несколько дней Дзержинский собрал совещание в своем кабинете, обсуждался пожар в Гавриковом и действия чекистов, председатель ЧК сказал:

— По докладу товарища Вацетиса я хочу выразить благодарность сотруднику контрразведотдела Николаю Андрееву за мужество, энергию и точную стрельбу. Я надеюсь, что в будущих боях за нашу революцию товарищ Андреев, уничтоживший в жестоком бою пулеметный расчет противника, покажет себя достойным именного оружия.

Все чекисты принялись хлопать в ладоши.

Правда, Блюмкина в тот день не было — он простудился и остался дома, в квартире, которую ему выделили как одному из руководителей Чрезвычайной Комиссии. Раньше там жил видный октябрист, и Блюмкин радовался тому, что ему досталась славная библиотека, в том числе целый шкаф поэзии, до которой Блюмкин был охотником.

Дзержинский вручил Коле кожаную желтую кобуру с револьвером.

— Ты открой, посмотри, — сказал Коле Вацетис, который сидел за столом рядом с Председателем.

Коля подчинился.

Сбоку на рукояти была привинчена серебряная пластинка с надписью:

Николаю Андрееву за проявленную доблесть в борьбе с контрреволюцией от Председателя ЧК Ф. Э. Дзержинского 28 мая 1918 года Блюмкин, когда увидел револьвер, сказал:

— Смотри, как бы ты не загремел в расстрельную команду. Там требуются стрелки в цель.

Жизнь становилась все труднее, даже с деньгами было нелегко достать приличной еды. К тому же случилась беда — пропал Метелкин. Непотопляемый, подпольно всемогущий Метелкин, который умел, в частности, обменивать доллары на черном рынке. Доллары еще оставались, но отыскать желающего и не угодить при том в ЧК было почти невозможно. А когда Андрей все же решился и, взяв двадцать долларов, отправился на Сухаревку, в тот ее угол, где толпились подозрительного вида личности, которые меняли деньги и скупали у благородных бабушек фамильное золото, то именно в тот момент, когда покупатель рассматривал купюру на свет, чтобы убедиться в том, что доллары не фальшивые, началась облава. В облаву Андрей не попал, убежал, но так как покупатель убежал в другую сторону, денег Андрей не принес.

Жили они в квартире на Болотной мирно, даже дружно. Самым состоятельным среди них был Давид Леонтьевич — чего-то он зашил в подкладку черного пиджака. Старику доставляло удовольствие ходить на рынок или по оскудевшим лавкам. Он сам потом жарил картошку на настоящем подсолнечном масле, а тут купил большую зеленоватую щуку и принялся готовить рыбу-фиш, но получилась просто вареная рыба, пахнущая болотом. Давид Леонтьевич был огорчен, но все хвалили и были ему благодарны.

Особенно радовалась Мария Дмитриевна, которая, оказывается, свежей рыбы не пробовала с осени, остальные-то приехали с юга, там рыба еще была недорогой и обычной пищей на бедном столе.

Разумеется, Лидочка с Андреем не могли столоваться за счет старика. Да и понимали они, что оказались придатком, хвостиком к Марии Дмитриевне, которую Бронштейн глубоко почитал и, можно