– И я ее знала, – вздохнула Харикло. – Чудесная женщина! А какие пироги пекла!

– Но его наказали? – воскликнула Кора.

– За что? За то, что он вступился за родственницу, у которой съели еще не родившегося ребенка?

Они замолчали. Потом сатир предположил:

– Не иначе как Перифет кого-то убил своей железной дубиной. У него она такая…

– Быка убивает.

– Он, может быть, не одного человека убил, а целый караван уничтожил.

– Значит, – сказала Харикло, – напился душегуб человеческой кровушки и дрыхнет.

– И что из этого следует, госпожа? – спросил сатир так, словно знал ответ. Харикло обратилась к Коре.

– Великая богиня, – сказала она, – вас, может быть, и не интересуют наши мелкие дрязги и наши земные хитрости. Но нам надо выжить, нам надо кушать и рожать себе подобных.

Сатир почему-то захихикал, и Харикло погрозила ему внушительным загорелым кулаком.

– Эта дорога нам отлично известна. Мы знаем, за каким поворотом можно встретить дракона или пещерного медведя, за каким камнем с двух до пяти таятся разбойники, когда и как поджидают своих жертв Перифет или Синис. И мы подгадываем наше путешествие к их привычкам и слабостям. Если разбойники дежурят с двух до пяти, то опытный купец пройдет опасную поляну в половине шестого.

– Вы хотите сказать, уважаемая Харикло, – сказала Кора, – что мимо разбойника Перифета лучше проходить, когда он уже кого-то убил и ограбил?

– Вот именно. И не будем терять времени даром. Будем надеяться, что в случае смертельной опасности великая богиня Кора нас защитит и спрячет в темных пропастях Аида. Но не навечно, а пока не минет опасность.

С этими словами Харикло склонилась до земли перед Корой, а сатир бухнулся в ноги, и при этом нечаянно обнажился его зад, – зад был покрыт густой шерстью, и из него торчал короткий козлиный хвост.

– Прикройся, дурак, – прикрикнула Харикло и вспрыгнула на повозку.

Сатир бежал рядом, Кора шла сбоку.

Перевалив через пригорок, они оказались над широкой низиной, которую занимала старая роща, с гигантскими, под самое небо, деревьями грецких орехов. Роща проглядывалась далеко вперед, и потому они сразу увидели человека, лежавшего в тени грецкого ореха. Лежал он навзничь, раскинув руки, и его пальцы правой руки омывал быстрый ручеек, на другом берегу которого сидела обнаженная девица.

– Осторожнее, фавн, – приказала Харикло. – Странно это…

– У меня лесное зрение, хозяйка, – ответил возница. – Скажу вам, что у ручья сидит наяда, я ее знаю в лицо, даже как-то с ней целовался. Она живет в том ручье.

– Никос, ты идиот! – рассердилась Харикло. – Скажи, кто там мертвый лежит у ручья?

– Разбойник Перифет, и в том нет никакого сомнения.

– Как так разбойник Перифет? Я не верю своим глазам.

– Да я эту толстую свинью уже лет сто знаю!

– Может, он лежит потому, что напился коринфского вина и наслаждается покоем?

– А почему вода в ручье стала красной – неужели бурдюк разрезан?

– Это не бурдюк, а брюхо разбойника.

Сатир принялся подгонять мула, тот легко побежал вниз по склону; наяда, которая сидела у ручья, поднялась при их приближении и громко закричала:

– Злодейство, злодейство! Гнусное злодейство! Предательски убит и скончался в муках справедливый защитник бедных путников, мужественный борец за права малых народов Перифет Благородный! О боги, спасите человечество, которое подвергается таким мучениям!

Наяда была прехорошенькая. Длиннющие темные волосы служили ей как бы видимостью платья.

– Вы же сказали, что Перифет был разбойником, – удивилась Кора.

– Разумеется. И одним из самых подлых на свете, – согласился сатир.

– Неправда! – закричала снизу наяда. – Вы его не знаете! Он так меня любил!

– Его называли еще Корунет, что значит…

– Человек-дубина, – подсказала Кора.

– Он выскакивал из-за дерева на путника и забивал его дубиной насмерть.

– А вы видели, вы видели, вы видели? – возмущалась наяда.

– Кто видел, – сказал фавн, – тот нам ничего не расскажет.

– Как же это произошло, милая девушка? – спросила Кора, подходя к ручью и останавливаясь на мостике в том месте, где он пересекал дорогу.

– Ой, я не переживу, не переживу! – причитала наяда. – Он поджидал меня на этом мостике. Я бежала к нему, просветленная от близкой встречи, готовая отдать ему самое дорогое, что есть у каждой из нас, – девичий стыд.