Ржевскому. Иван постарался усилием воли отогнать головную боль – он и так уже перегружен медикаментами, – принялся листать страницы книги, загнутые кое-где отцом, и понял, что ему хочется загибать те же страницы, но он не может этого сделать, потому что они уже загнуты Сергеем, и тот снова его опередил. Обедать Иван пошел в институтскую столовую. Это право он себе выторговал с большими боями. Нельзя мне жить на сбалансированной диете. Если ты, отец, одарил меня своим мозгом, то должен был допустить, что я буду претендовать на место в человеческом обществе...

Эльза сидела за соседним столиком и старалась не смотреть на Ивана. В столовой было мало народу – оба они пришли раньше, чем основная масса сотрудников.

Эльза отворачивается. Ревнует его к собственной молодости. А ну-ка, мы просверлим тебя взглядом! Это неэтично – гордость института, первый в мире искусственный человек жует институтский гуляш и сверлит взглядом директора библиотеки. Эльза на взгляд не реагировала, но нервно двигала пальцами, постукивала по стакану с чаем, начала что-то быстро и весело рассказывать сидевшей спиной к Ивану женщине, потом неожиданно вскочила и выбежала из столовой.

Когда через несколько минут Иван вышел, Эльза стояла на лестничной площадке, нервно курила, встретила его взгляд и спросила:

– Вы хотите что-то сказать?

Иван тоже достал сигареты, закурил и не ответил. Тогда Эльза заговорила быстро высоким, звонким голосом:

– Вы меня не знаете. Мы с вами не встречались. Я не верю Ржевскому. Вы всех ввели в заблуждение. И не понимаю, почему вы меня преследуете.

– Я не преследую вас, Эльза, – сказал молодой человек голосом Ржевского. – Мы с вами так давно знакомы, что можно не притворяться.

– Я все равно не верю, – сказала Эльза. – Вам всего несколько месяцев. Ржевский рассказывал вам обо мне, потому что вы ему нужны для удовлетворения его дикого тщеславия. Может быть, ваша игра пройдет для академического начальства, но меня вам не убедить.

– А это совсем не трудно, – сказал Иван. – Можете меня проверить.

– Как?

– Спросите меня о чем-то, чего никто, кроме вас и Ржевского, не может помнить.

– И окажется, что он вам об этом рассказал. И это гадко, понимаете, – гадко. Человек может распоряжаться лишь своими воспоминаниями. Но когда это касается других людей, это предательство. Сплетня.

– И все же спросите.

Эльза поморщилась. Но не ушла. Вдруг спросила:

– Мы катались на речном трамвайчике. Летом. Было холодно, и ты дал мне свой пиджак... Помнишь?.. Помните?

Воспоминание лежало где-то внутри. До этого мгновения Иван не знал, что когда-то катался на речном трамвайчике с Эльзой, не было нужды вспоминать.

– Вы были в синем сарафане с такими тонкими плечиками. Вы сказали мне, что хотите шампанского с семечками, а я ответил, что это винницкий вариант красивой жизни.

– Не помню. И это все?

– Все.

– Лжешь! – Эльза бросилась вверх по лестнице.

Она не хотела, чтобы он вспомнил, и боялась. А он вспомнил. Тогда на трамвайчике Эльза доказывала, что Лиза его недостойна. Что он никогда не почувствует с ней духовной близости, что Лизетта даже не смогла кончить десятый класс – надо понимать разницу между романом и семейной жизнью. Ты никогда не сможешь полюбить ее ребенка, я говорю тебе как друг, ей всегда будет ближе отец ребенка. Ты еще мальчик, Сережа, ты не знаешь женщин. Ей нужно устроиться замуж – ради этого она пойдет на все. Пойми меня правильно, я люблю Лизетту. Лизетта – добрая душа. Но тебя она погубит, опустошит... Беги от нее, спасайся, пока не затянуло мещанское болото.

– Вот где я тебя нашел, – сказал Ржевский. – Я так и подумал, что ты пошел в столовую. У меня кофе растворимый в кабинете. Хочешь чашечку?

Они молча поднялись по лестнице, и встречные сотрудники института останавливались, потому что Сергей и Иван были больше чем отец и сын, они были половинками одного человека, разделенными временем.

– Меня смущает, – сказал Ржевский, – что наши отношения складываются иначе, чем мне хотелось бы.

– Чего бы тебе хотелось? Чтобы я замещал тебя в этом кабинете?

– Со временем я рассчитывал и на это.

– Я могу замещать тебя и сегодня. Вопрос о жизненном опыте для меня не стоит.

Они одинаково держали чашки и одинаково прихлебывали кофе. И наверное, одинаково ощущали его вкус. Иван прижал мизинец, и Сергей не заметил этого движения.

– Ты должен идти дальше, вперед, от той точки, в которой я тебя оставил. В этом смысл тебя, меня, нашего с тобой эксперимента.

– А прошлое? Его во мне больше, чем в тебе.

– Почему?

– Ответь мне, как была одета мать, твоя мать, когда вы отстали от поезда в сорок первом году?

– Мы отстали от поезда... Это было в степи. Поезд стоял на насыпи... Нет, не помню.

– И еще там была девочка, маленькая девочка. Когда мать побежала, она подхватила эту девочку, потому что та не могла быстро бежать. А ты злился на мать и кричал ей: «Брось!»

– Не кричал я этого!

– Кричал, кричал. Как была одета мать?

– Не помню. Понимаешь, это трудно вспомнить через сорок с лишним лет.

– А я помню. Понимаешь, помню. Почему?

– Почему? – повторил вопрос Ржевский.

– Да потому, что я – это не ты. Потому, что я знаю: эти воспоминания моими никогда не были! Я могу в них копаться, я могу в них смотреть. Мать была тогда в голубом сарафане и сандалетах. Тебе кажется, что ты забыл. А ты не забыл! Просто вспомнить это могу только я, потому что я хочу вспомнить. Ты думаешь, это единственное различие между нами?

– Я забыл и другое? – Ржевский пытался улыбнуться.

– Ты забыл многое – я еще не знаю всего...

– Вместо того, чтобы искать точки сближения, ты стараешься от меня удалиться.

– А ты подумал о том, что я – единственный человек на земле, у которого не было детства? Я помню, как мальчиком иду с матерью по лугу, и в то же время знаю, что никогда не ходил с матерью по лугу, – это ты ходил, ты украл у меня детство, ты понимаешь, ты обокрал меня и теперь сидишь вот здесь довольный собой – у тебя есть духовный преемник, замечательный сын, хорош собой и во всем похож на человека.

– Ты и есть человек. Самый обыкновенный человек.

– Врешь! Я не человек и не буду им, потому что у меня нет своей жизни. Я – твоя плохая копия, я вынужден вести твои дела, за тебя выяснять отношения с Эльзой, которая боится, как бы я не запомнил из прошлого больше, чем ты. Ты этого не понимаешь и еще не боишься, а она уже испугалась. Видно, инстинкт самосохранения развит у нее сильнее, чем у-тебя.

– Чего ей бояться? – Ржевский поднялся, налил себе кипятку из термоса, принесенного Леночкой. – Хочешь еще кофе, сын?

– Замолчи, Ржевский! Сына надо вырастить, вставать к нему по ночам и вытирать ему сопли. Ты создавал не сына, а самого себя. Сын – это продолжение, а ты стремился к повторению. Если тебя тяготила бездетность, почему ты не удочерил Катеньку? У вас с Лизой были бы и другие дети... Или Эльза была права, когда вы катались на речном трамвайчике и она уверяла, что Лизочка тебе не пара?

– Какой еще трамвайчик?

– Ты меня наградил этой памятью, а теперь недоволен? Ты разве не знал, на что шел? Тебя не научили