редактора мой друг написал так, как другой репортер не напишет. И знал, что там будет все правдой. И Пусев – правда. Но ведь и то, что мы сейчас ждем прихода инспектора – тоже правда!
«Зачем же я ему нужен? Зачем?»
«А вы всегда нуждаетесь друг в друге – снова напомнил о себе Лимонов. – И всегда нуждались».
«Я честно работал всю свою жизнь». – Беспомощно и наивно возражаю я Игорю.
«Тем более обидно. Кстати говоря, и Пусев честно работает, он ведь арестовал Рыльцева. И махинаторов разоблачил. Вы оба с ним честные и трудолюбивые парни. И Переходчиков – он тоже прекрасный парень. Обо мне он тоже отличную статью когда-то написал, между прочим».
«Так в чем же дело?»
«В полуправде, В той страшной полуправде, когда единственная правда подчинена интересу. Понимаешь, когда твоя правда и правда Пусева – это его и твоя ложь. Ты прекрасно понимаешь, что такое большая правда. Но бороться за нее – значит ущемлять свою родную ложь. Полбеды, коли человек во имя этой своей лжи отрицает большую правду вовсе. Он – зрим. Хуже, когда он искусно сплетает их в один узел. В тот самый, гордиев, который можно лишь разрубить, а не развязать».
Этот диалог проскальзывает в моем сознании в долю секунды. Но и ее, этой доли, хватает на то, чтобы я швырнул Лимонову банальное, жалкое:
– А ты-то чем лучше? Только тем, что тебя какой-то бандит уложил на койку?
Не знаю: что ответил бы он мне. И, наверное, уже не узнаю, поскольку в дверь скромно, но настойчиво позвонили,
XIX.
…Ах, как бы я хотел, чтобы там, в далеком и невозвратимом дне, прокаленном солнцем и горячим ветром, на задворках феодосийского пляжа, уходил вдоль моря действительно я… Я, а не Игорь Лимонов! И я, а не он носил бы на коже тавро жестокой, но единственной правды! Ах, как бы я этого хотел… Но все было наоборот. Так, видимо, всегда и бывает – крохотный, личный подвиг и тот по плечу лишь тому, кто меньше рассуждает, а больше делает.
А в дверь снова звонят. И я иду к двери.
