сговор и ловко подогрел любовь публики?
– Не думаю… Но и не понимаю толком, что произошло. Или это очередная выдумка наших журналистов?
Олеся вдруг разом перестала огрызаться, заморгала и произнесла растерянно:
– Я и сама не понимаю, как все это случилось. Женя окликнул меня в «Останкино», спросил, узнаю ли я его. А я, конечно, его узнала, потому что смотрела все его фильмы. А он узнал во мне Олесю Марченко, вот в чем дело…
– Как вас зовут? – печально спросила женщина.
– Олеся. В самом деле, хотите, я вам паспорт покажу?
Вера Ильинична вместо ответа слабо повела в воздухе ладонью.
– Значит, произошло невероятное совпадение, – констатировала она. – Но почему вы сразу не сказали об этом Жене? Ну хорошо, понимаю вас, пусть не сразу, но чуть позже, когда познакомились, разговорились? Ведь вы же чувствовали, что нравитесь ему, и не важно, какая у вас фамилия? Разве вы не знаете, что мужчины всю жизнь выбирают женщин примерно одного типа?
Вера Ильинична говорила с таким жаром, будто все еще можно было поправить, а уже сдавшаяся Олеся лишь вяло мотала головой:
– Мне так и мама моя говорила… Я думала, ему нужна только одна Олеся. Марченко. Он ведь столько сделал, чтобы завоевать ее. А я никто, просто женщина из толпы.
– А как же родители? – встрепенулась Вера Ильинична. – Ведь Женя, я знаю, был у вас в гостях, знакомился с ними? Неужели тоже врали?
– Врали.
– Печально, – неуловимо меняясь в лице, произнесла пожилая женщина. – Когда не понимаешь другое поколение, это еще можно пережить. Но когда перестаешь понимать своих ровесников…
– Просто у вас нет дочери, – растолковала ей Олеся. – С неустроенной личной жизнью. Тогда вы бы все понимали.
– Господи, дочь, сын, разве это имеет значение? Женя тебе звонил? – вдруг переключилась Вера Ильинична.
– Нет, – тяжело помотала головой Олеся.
– Наверно, не знает еще об этом скандале.
– Бьюсь об заклад, что знает. Каналы связи налажены отлично.
– Послушай, Олеся, я вовсе не собираюсь выгонять тебя из дома, как ты тут себе вообразила, – разом собравшись, твердо заговорила Вера Ильинична. – Наоборот, я считаю, что ты должна дождаться Женю и объясниться с ним. То есть сделать все по-людски.
Олеся молча слушала и смотрела в глаза говорящей женщине. И удивительным образом читала в них совсем другое, противное тому, что она говорила.
«Убирайся из этой квартиры! – вот что в этих глазах было написано. – Убирайся из жизни моего сына, не причиняй ему лишней боли. Он, может быть, даже попробует тебя простить, но я не хочу, чтобы это произошло! Не для того он столько лет искал свое счастье, чтобы нарваться на хитрую корыстную лгунью».
– Вы ведь хотите, чтобы я ушла? – спросила Олеся.
Женщина нервно передернула плечами, как будто ей было холодно или противно.
– Не важно, что я хочу, Олеся. Но я расскажу тебе одну историю. Знаешь, Женька в детстве был без ума от собак, особенно больших, серьезных. Он всегда выбегал во двор, когда сосед выгуливал там своего кавказца. Но мы жили очень тяжело, собака была бы для нас лишним ртом. А потом как-то муж получил повышение, стал лучше зарабатывать, и мы решили ко дню рождения сына подарить ему собаку. Кстати, и в охранных целях – город наш и в советские времена спокойствием не славился. И мы рассказали ему об этом заранее, ну, чтобы выбирал, присматривался. И мы были просто поражены, когда Женя сказал нам, что не хочет держать дома собаку.
«Почему?» – спросили мы с отцом. А он нам ответил: «А вдруг на меня нападут хулиганы с ножом, собака станет меня защищать, и в схватке они ее убьют? Я никогда себе этого не прощу».
Не знаю, зачем я это тебе рассказала… Может, ты понимаешь?
– Понимаю, – уверенно кивнула Олеся.
– Я ведь даже не сомневаюсь, что Женя простит тебя. Еще решит, что он сам виноват, что ввел тебя своей ошибкой в искушение… Но можно ли построить что-то незыблемое на вранье, вот в чем вопрос?
Олеся слушала ее и безнадежно смотрела на телефон. Он молчал. Похоже, Вера Ильинична преувеличивала лояльность своего сына.
– Я уйду, Вера Ильинична, я сейчас уйду, – перебивая женщину, выкрикнула Олеся. – И я не буду пытаться вновь увидеться с Женей.
– Да, так, наверно, будет лучше, – печально констатировала Вера Ильинична.
Через час Олеся навсегда ушла из квартиры на Котельнической набережной. Журналисты удивительным образом прошляпили ее уход. Вера Ильинична сама проводила ее до Ленинградского вокзала и лично раздобыла в кассе билет до Питера на ближайший дневной поезд. Итак, все было кончено.
Поезд прибыл в Питер к вечеру. Посреди дороги Олеся неожиданно заснула, проснулась от прикосновения проводницы к своему плечу. И панически заметалась, разыскивая на полке свалившиеся с ее носа темные очки. Везде ей мерещились косые взгляды, шепоток, хотя ни один из спутников даже не посмотрел ни разу в ее сторону.
Вот она и дома. Однокомнатная квартира, скромное гнездышко, устроенное когда-то с такой любовью, показалось ей теперь тесной, как чулан, и скучной, как чужое счастье. Едва переступив порог, Олеся почувствовала абсолютную отрешенность от этого места. Так, наверно, чувствовала себя Золушка, вернувшись из дворца в свою каморку.
Через секунду зазвонил телефон в прихожей. Свой мобильный Олеся отключила еще в Москве. А сейчас подумала, что напрасно это сделала. Теперь приходилось бросаться в неизвестность.
Она сдернула трубку и услышала голос, чуть искаженный расстоянием:
– Лесенька, где ты?
– Я в Питере, – ответила она спокойно, равнодушно. – Ты же в Питер звонишь.
– Но почему ты в Питере?! – потрясенно выкрикнул Женя. – Вчера я оставил тебя в Москве!
– С того времени кое-что произошло…
– Ты об этой дурацкой публикации? Плюнь и забудь, – невозмутимо посоветовал Евгений.
– Просто плюнуть и забыть? – пораженно прошептала Олеся. – Что же ты не позвонил мне сегодня утром? Долго думал, прощать меня или не прощать?
– Да я спал как убитый после ночного перелета!
И тут Олеся запаниковала. Вера Ильинична предупреждала ее, что так будет. Она думала, что готова. Оказалось – нет. Как раненый боец, собирающий последние силы, чтобы доползти до лазарета, она зажмурила глаза, втянула в себя воздух и произнесла на одном дыхании:
– Я уехала потому, что после того, что я натворила, нам нельзя больше быть вместе, нельзя доверять друг другу и строить планы на совместное будущее. И если ты этого не понимаешь, ну, значит, с тобой что- то не в порядке.
Женя молчал, и ей показалось, что сейчас он просто повесит трубку. Но он вдруг сказал совершенно будничным тоном:
– Хватит дурить, Леська. Возвращайся в Москву. Ничего ужасного ты не натворила, уж поверь, бывают вещи и похуже. И кстати, я подозревал нечто в этом духе. Уж очень странная у тебя была амнезия на все, что связано с Воронежем.
– Так ты подозревал? – шепотом уточнила Олеся.
– Да, и что тут такого ужасного? Поверь, я не настолько уж инфантилен, чтобы всю жизнь любить свое детское воспоминание. Но я всей душой полюбил женщину, которую встретил весной в «Останкино». А была она или не была моей первой любовью – это не имеет никакого значения.
Олеся помолчала, пытаясь переварить сказанное, потом тусклым голосом спросила:
– А может быть, правду пишут в газетах?
– А что пишут в газетах?
