Не зная, что ответить, Фея сжимала и разжимала кулаки, готовясь ударить, выстрелить, умереть. Стрелки на часах показывали 22.30. Поздно.
Девушка бросила меч в сторону. Кинулась прочь.
– Подождите, – остановил ее Идеолог. – Разделите со мной ответственность.
Он щелкнул пультом. В углу засветилась панель огромного экрана. На нем бегали люди, ехали пожарные машины, периодически появлялись какие-то важные шишки, говорили тревожными голосами, печально морща озабоченные лица.
Фея ничего не понимала. Словно какой-то канал к уставшему разуму выключился и больше не передавал информацию. Наконец, показали Президента, твердо вещающего об угрозе.
Засорившийся канал словно прорвало – она услышала: «Розовый дирижабль с душевнобольными заминирован… пилоты не смогли обезвредить… сигнал на взрыв может быть подан в любую секунду – с мобильного телефона, по рации… спецслужбы блокировали дирижабль для любых радиоволн, его срочно выводят за город… чтобы не рухнул на головы сотням граждан, чтобы взрывная волна не достигла жилых домов…»
Она обернулась. Идеолог, скаля зубы, улыбался в натужной попытке сохранить вид уверенного в себе человека. Страшная картина.
– Его выводят. Выводят! Как тараканов… как тараканов… – безумно повторял он: – Нет чтобы посадить прямо на Красной площади… Спасти этих калек, пригреть. Что за люди? Пигмеи…
– Что нужно делать? Мне? – Фея была сама решимость, готовая срочно бежать, сражаться, спасать.
Идеолог внимательно посмотрел ей в глаза и торжественно, словно перед всем человечеством, произнес приговор:
– Ничего не надо. Достаточно знать, что на розовом дирижабле почти десять килограммов С4, и он в любую секунду может взорваться. Иногда просто знать – это уже свершенная подлость. Иногда просто знать – это уже предательство…
Эпилог
Реквием («Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» Muse: «Unintended»)
Даже во тьме можно разглядеть зыбь откровения, бегущую по толпе. Это невидимая граница между людьми, которые еще улыбаются, и людьми, которых уже нет.
Восемь кораблей «Нашего Неба» плыли над Москвой по 8-образной траектории. Экскурсионная петля вспыхивала на свету и угасала в тени облаков. Как меркнущие события уходящей жизни. Зеленый, желтый, синий…
Если в этот час рассеять облака, не дать солнцу нырнуть за горизонт и взглянуть на город с орбитальной высоты, то окажется, что его границы обрамляют звенья восьмерки, радужно ожившие от внезапно настигшего их света. Вместе дирижабли похожи на очки огромного существа, лицо которого выросло до размеров Москвы и стало напоминать ее топографию – вытянутое с севера на юг, приплюснутое по щекам. Это существо много веков наблюдало небо, стараясь найти ожидаемые знаки. Потом разуверилось и натянуло очки, соорудив радужную оправу из разноцветных дирижаблей. Увидело что-то искусственным зрением? Увидит?
Возможно, наоборот, это очки, упавшие с огромного лица того, кто долго смотрел вниз на город, надеясь разглядеть что-то сквозь сооруженную людьми оправу. Очки застыли в падении. Соскочили с носа, но так и не достигли земли. Достигнут ли?
Уплывающее за горизонт солнце коснулось розового бока, словно благословляя. Дирижабль неуклюже свернул в сторону от проложенного маршрута и медленно выплыл из строя.
Через несколько минут он стал серой тенью.
Рваную линию заката загромоздили контуры липнущих друг к другу домов. Темнота в этот вечер очень быстро рухнула на город. Зажглись огни-огни-огни, расплывающиеся как от слез.
Мигая всеми бортовыми огнями, розовый дирижабль покидал Москву. Внезапно свет на корабле замигал с задыхающейся периодичностью: то быстрее-быстрее-быстрее, то неторопливо-медленно, выдерживая долгие паузы темноты.
Еще несколько секунд полета, и он окончательно погас.
Командир эскадрильи вертолетов, руководивший эвакуацией дирижабля, дал команду на снижение – темная громадина пересекла финишную черту МКАД.
Среди сотни отличий дневного неба от ночного есть и еще одно – в ночном небе нет рельефа, объема, глубины. В него очень сложно вписать картину, не имеющую общих с темнотою тонов и настроений. И светлые пятна звезд, и метаморфозы луны наносятся словно поверх чернильного фона, льстят ночному небу, заигрывая с ним, одаривая и одухотворяя.
Другое дело – объекты, лишенные внутреннего света, – облака, погаснувшие кометы, падающие дирижабли. В темноте их контуры густеют-твердеют, становятся неотъемлемой частью ночной стихии.
Ночь избирательна. Днем легко уместить в щедрую глубину неба любой предмет, и он станет его частью. Ночи нужны постоянные уступки – она принимает не всех.
Сейчас дирижабль представлял собой тридцатитонную громадину, слегка поддерживаемую инертным гелием.
Ровно в 23.15 эта громадина вспыхнула как спичка, сразу став самым необходимым фрагментом загустевшей чернильной топи небес.
Где-то внизу шумел хворый подмосковный лес. Сверху показалось бы – дирижабль застыл над ним. Вознесшиеся огни вертолетов разгоняли темноту только вокруг себя. Далеко за лесом светилась бесконечная тропа международной трассы. Она бурлила неудобно современной жизнью в этом тихом единении падающего дирижабля и леса. Земная громада одного, недолговечная туча другого.
Фея смотрела на экран. Прыгающую картинку передавали с одного из вертолетов.
«Вот сейчас остановится сердце. Вот сейчас…»
Она закрыла глаза и представила себя на борту розового дирижабля. Всё – одна сплошная, открытая рана. И тишина, в которую вторгаются всхрипы ветра.
«Вот сейчас меня не станет…»
Но толчка все не было.
Никто из душевнобольных не закричал, чтобы подарить и себе, и тем, кто их может услышать, редкие мгновения тишины.
На месте усмиренного пожара нашли только одного потерпевшего – Виктора Иконникова. Допрашивать его, куда подевались остальные, было бессмысленно – он получил ожоги четвертой степени. Тело обгорело полностью. Удивительно, как его довезли до Склифа. Странно, что он мог
