— О, черт, — отпихнул его я, — заткнись. — Вдруг она заметит и одернет юбку!

Плешивый убрал руку. Я ждал, затаив дыхание. Но юбка мисс Гридис осталась на прежней высоте. Мы не спугнули ее. Поистине этот день останется в нашей памяти навсегда. У всех парней в классе был стояк, а мисс Гридис продолжала разглагольствовать. Я уверен, что никто из нас не слышал ни единого слова, не улавливал ни единой мысли. Девчонки тоже перебрасывались между собой красноречивыми взглядами, как бы говоря друг другу: «Эта сука зашла слишком далеко. И она готова пойти еще дальше!» Но это было не так. Мисс Гридис уже дала нам нечто большее, чем если бы она показала нам свою пизду. Это ее ноги. Солнечный свет заливал эти ноги, играя и плескаясь на теплой поверхности шелка. Юбка задралась так высоко, что мы, затаив дыхание, молились в ожидании, что вот-вот завеса таинства приоткроется. Умопомрачающая грань — словно бы конец света сменялся его возрождением, и затем снова все рушилось, реальность и нереальность перемешались, солнечный блеск, бедра и шелк — идеально гладкий, излучающий тепло и неотвязно манящий. Вся классная комната наполнилась неизъяснимым трепетом, от чего в голове происходила резкая и частая смена помутнений с озарениями. А мисс Гридис сидела на столе, как будто ничего не происходит, и продолжала свой рассказ. И становилось еще лучше и еще страшнее оттого, что мисс Гридис притворялась, будто ничего не происходит. На мгновение я опустил взгляд и увидел поверхность моего стола, как под увеличительным стеклом — рисунок структуры дерева походил на водяную воронку. Я быстро поднял взгляд и снова впился в ноги, проклиная себя за то, что потерял это мгновение и, возможно, пропустил главное.

И тут послышался звук: «Хлюп… хлюп… хлюп… хлюп…»

Ричард Уайт. Он сидел на задней парте. Огромные уши, толстые губы — какие-то опухшие и уродливые. Чудовищно вытянутая голова. Его глаза были почти бесцветны. Они не отражали ни чувств, ни интеллекта. Длинные ноги и постоянно открытый рот. Когда он пытался говорить, слова вылетали из него неожиданно и с длинными паузами. Его нельзя было назвать даже маменькиным сынком. Никто никогда не разговаривал с ним. Создавалось впечатление, что при его создании упустили что-то очень важное. На нем была чистая одежда, но рубашка всегда топорщилась и на ней, и на брюках отсутствовали одна-две пуговицы. Ричард Уайт — неизвестно кто, неизвестно где живущий, каждый день ходил с нами в школу.

«Хлюп… хлюп… хлюп… хлюп…»

Ричард Уайт дрочил. Он салютовал неземным ногам и бедрам мисс Гридис. Бедный урод окончательно расслабился. Возможно, он вовсе не понимал, что называется, правил и норм общественной морали. И сейчас мы все слышали его. Мисс Гридис слышала. Слышали девчонки. Ну, естественно, все догадывались, чем он так шумно занят. Этот придурок был так туп, что у него не хватало элементарной смекалки притушить звук. Наоборот, он все больше и больше входил в раж. Хлюпы зачастили, а сжатый кулак стал долбить по обратной стороне парты.

«ХЛЮП — БУМ. ХЛЮП — БУМ…»

Мы смотрели на мисс Гридис. Что она будет делать? На мгновение провокаторша запнулась, затем окинула взглядом весь класс, выдала свою обычную дежурную улыбку и продолжила:

— Я уверена, что английский язык есть самая выразительная и заразительная форма общения. И мы должны осознавать, что владение великим языком — есть наш уникальный дар. Злоупотребляя им, мы оскорбляем самих себя. Так давайте же прислушиваться к нашему наследию, относиться к нему бережно, с любовью и на базе этого развивать наш язык, экспериментировать с ним…

«ХЛЮП — БУМ. ХЛЮП — БУМ…»

— Мы должны отойти от Англии и ее языковой культуры, на базе которой развивалась и наша культура. Потому что, несмотря на все ее богатство, красоту и изящность, наш собственный американский язык содержит в себе еще очень много глубоких неисследованных ресурсов, которые и до сих пор остаются невскрытыми. Но как раз эта ситуация и позволяет надеяться, что однажды у нас произойдет литературный взрыв…

«ХЛЮП — БУМ. ХЛЮП — БУМ…»

Да, Ричард Уайт был один из немногих, с которыми мы никогда не общались. На самом деле, мы боялись его. Он не был из тех, кого можно было отмудохать и получить от этого удовлетворение. Нам просто хотелось держаться от него подальше, так далеко, чтобы даже не смотреть на него, чтобы не видеть этот не закрывающийся рот — пасть жабы, которой перешибли хребет. Мы избегали его, потому что Ричард Уайт был непобедим.

Мы замерли в ожидании, тогда как мисс Гридис продолжала свой рассказ о перспективах английского языка на почве американской культуры. Мы ждали, а Ричард Уайт все распалялся. Его кулак бился о парту, и девчонки испуганно переглядывались, а пацаны думали, как этот урод оказался среди нас. Он мог все испортить. После его грязной выходки мисс Гридис одернет свою юбку раз и навсегда.

«ХЛЮП — БУМ. ХЛЮП — БУМ…»

И вдруг тишина. Ричард остановился. Он кончил. Мы украдкой косились на него. Он сидел как ни в чем не бывало. Где осталась его сперма — на коленях или в кулаке?

Звонок. Урок английского языка закончился.

Но продолжение следовало. Теперь, слушая мисс Гридис, которая по-прежнему сидела на своем столе, забросив ногу на ногу, мы слушали и Ричарда Уайта, которой дрочил под партой. В конце концов, мы, парни, смирились с этой ситуацией. Со временем это стало даже нас развлекать. Девчонкам тоже пришлось примириться, но все же это им не нравилось, особенно Лили Фишман, которую совсем позабыли.

Кроме Ричарда Уайта, в нашем классе была у меня и другая проблема — Гарри Уолден. Девчонки считали его красавцем. У него были длинные золотистые кудри, одевался Гарри броско и изящно. В своей одежде, в которой преобладали темно-зеленый и темно-голубой цвета, он выглядел как щеголь XVIII столетия. Ума не приложу, откуда его родители доставали такие шмотки. На уроках Гарри сидел всегда очень тихо и учителей слушал предельно внимательно, будто все досконально понимал.

— Он гений, — говорили девчонки.

Мне он не казался чем-то экстраординарным. Единственное, чего я мог понять, почему это наши отмороженные парни не конфликтовали с ним. Вот это меня действительно беспокоило. Как ему удавалось избегать стычек?

Как-то на перемене я подловил его в холле и остановил.

— Я лично не вижу в тебе ничего удивительного, — сказал я. — Как это всем пришло в голову, что твое говно особенное?

Уолден взглянул направо, и когда я повернул голову, чтобы посмотреть, что он там приметил, этот плут скользнул мимо меня, и через мгновение уже сидел в классе на своем месте.

Почти каждый день повторялось одно и то же: мисс Гридис со своими ногами, Ричард со своей суходрочкой и этот прилежный безмолвный Уолден, исполняющий обязанности гения. Меня это травмировало.

Я приставал к нашим ребятам:

— Послушайте, парни, вы действительно думаете, что Гарри Уолден гений? Он просто сидит в своей припизднутой одежде и молчит. Что это доказывает? Да мы все можем так.

Они ничего не отвечали. Я не понимал их пиетета по отношению к этому мудаку. Дальше — хуже. Пошла молва, что Гарри Уолден встречается с мисс Гридис каждую ночь и на правах ее лучшего ученика занимается с ней любовью. Меня это убивало. Я представлял себе, как фальшивый гений снимает с себя свою зелено-голубую амуницию, вешает ее на спинку стула, затем вылезает из своих сатиновых трусов оранжевого цвета и проскальзывает под простыни, где мисс Гридис укладывает его золото кудрявую голову себе на плечо и ласкает ее. Ну, и дальше в таком духе.

Об этом шептались девчонки, которые, казалось, всегда все знают. Но даже они, те, кто явно не симпатизировал мисс Гридис, считали, что ситуация складывается нормально. По их мнению, это происходило совершенно резонно, потому что Гарри Уолден был так хрупок и утончен, что нуждался в симпатии и поддержке, насколько это возможно.

Я не удержался и еще раз подловил Гарри Уолдена.

— Я порву тебе очко, сучонок! Больше ты не наебешь меня!

Гарри посмотрел на меня, потом перевел взгляд поверх моего плеча и, кивнув, сказал:

— Что это там?

Я оглянулся, а когда повернулся обратно, его уже не было. Гарри сидел в классе в надежном