благородную прекрасную леди и прибыл не только к нему, но и к вам. Наследница Шалиона просит вашей руки. — Он протянул ошеломлённому Бергону запечатанное послание. — Теперь я предоставляю принцессе Исель возможность самой говорить от своего имени, ибо она превосходно справится с этим благодаря своему ясному уму, естественному праву и священной цели. Потом я должен буду о многом побеседовать с вами, принц.

— Я страстно желаю выслушать вас, лорд Кэсерил, — и Бергон, окинув взглядом кабинет, пристроился у застеклённой двери, где вскрыл письмо и прочитал его, удивлённо улыбаясь.

Изумление читалось и на лице старого Лиса, хотя улыбки на нём не было. Кэсерил был уверен, что заставил скакать мысли рея галопом. Для своих же мыслей он сейчас молился о крыльях.

Кэсерил и его спутники были приглашены к рею на обед в большой зал. Ближе к закату Кэсерил и Бергон вышли пройтись вдоль берега у подножия крепости. Здесь можно было говорить без лишних ушей, как Кэсерил и желал. Он сделал ди Гьюра знак следовать за ними на расстоянии, с которого братья не могли ничего услышать. Рокот прибоя заглушал звуки голосов. Несколько белых чаек над морем хлопали крыльями и кричали так же громко и пронзительно, как вороны. Кэсерил вспомнил, что в Ибре Бастарду были посвящены именно эти златоглавые птицы.

Бергон тоже велел своим вооружённым до зубов охранникам отойти подальше, но не отпустил их. Молчаливая предосторожность эта ещё раз напомнила Кэсерилу, что гражданская война только-только завершилась, а Бергону уже довелось быть и шахматной фигурой, и игроком в этой жестокой игре. А в итоге, похоже, шахматной фигурой, которая играла сама по себе.

— Никогда не забуду тот момент, когда я впервые увидел тебя, — сказал Бергон, — когда меня швырнули рядом с тобой на скамью галеры. Поначалу я испугался тебя больше, чем рокнарцев.

Кэсерил ухмыльнулся.

— Потому что я был грязный, покрытый язвами, обгоревший на солнце, обросший и вонючий?

Бергон оскалился в ответ.

— Примерно так, — и тихо добавил: — Но ты улыбнулся мне и сказал: «Добрый вечер, юный сэр» — таким голосом, словно приглашал меня разделить с тобой стол в таверне, а не скамью у весла.

— Ну, ты же был новичок, таких у нас было немного.

— Я много думал об этом позже. Уверен, тогда я плохо соображал…

— Конечно. Тебя доставили изрядно избитым.

— Это верно. Похищенный, испуганный, впервые в жизни по-настоящему избитый… и ты помог мне. Научил, что делать, чего ждать, как выжить. Дважды отдавал мне свою воду…

— Э, только тогда, когда она была тебе действительно необходима. Я-то к тому времени уже привык к жаре и высох настолько, насколько возможно. Человек со временем ко всему привыкает, и то, что ещё недавно доводило его до лихорадки и обморока, начинает казаться лишь лёгким неудобством. Самым главным было — не терять сознание за работой.

— Ты был добр ко мне.

Кэсерил пожал плечами.

— Почему нет? Чего мне это стоило?

Бергон покачал головой.

— Любой может быть добрым, когда у него всё хорошо. Я потому и считал всегда доброту естественной добродетелью. Но когда были мы голодны, мучимы жаждой, больны, испуганы, а смерть в этом царстве страха заглядывала нам через плечо, ты оставался таким же вежливым, как джентльмен в удобном кресле перед камином.

— События могут быть ужасными и неизбежными. Люди же всегда могут сделать выбор — если нет, как бы они всё это выносили?

— Да, но… я не знал этого до тех пор, пока не столкнулся сам. Я начал верить в возможность остаться в живых. И я имею в виду не только моё тело.

Кэсерил кисло улыбнулся.

— Я был тогда почти мёртв.

Бергон снова покачал головой и на ходу пнул ногой серебристый песок. Заходящее солнце высветило лисью рыжину в его тёмных дартаканских волосах.

Покойная мать Бергона считалась в Шалионе суровой решительной женщиной, пытавшейся использовать борьбу между своим мужем и наследником в интересах сына. Но Бергон, похоже, очень любил её и помнил; ребёнком он пережил с ней две осады, когда они были отрезаны от армии отца во время непрекращающейся войны с его сводным братом. Он был очень привязан к этой умной женщине с твёрдым характером и с правом голоса на мужских советах. Когда они с Кэсерилом делили весло на галере, он часто говорил о своей покойной матери, желая приободриться, хотя и не называл её имени. Не о своём живом отце. Зрелый разум и самообладание Бергона, выказанные им на галере, не были целиком и полностью наследием Лиса, решил Кэсерил.

Улыбка Кэсерила стала шире.

— Ну так позволь рассказать тебе, — начал он, — всё о принцессе Исель ди Шалион…

Бергон ловил каждое слово Кэсерила, когда тот принялся описывать Исель — её вьющиеся янтарные волосы, блестящие серые глаза, пухлые улыбчивые губы, её мастерство наездницы и образованность. Её хладнокровие и крепкие нервы, умение быстро и собранно действовать в момент опасности. В общем, продать Исель Бергону было столь же трудно, как продать еду умирающему от голода, воду — изнывающему от жажды, одежду — голому в снежную бурю; а ведь он ещё даже не упомянул, что принцесса унаследует трон Шалиона! Юноша был уже наполовину влюблён. Лис представлял собой большую угрозу — он бы заподозрил подвох. У Кэсерила не было намерений сообщать рею об этом подвохе. Бергон — другое дело.

«Ему — только правду».

— Есть кое-что, что заставило Исель поторопиться со своей просьбой, — продолжил Кэсерил, когда они добрались до конца пляжа и повернули обратно. — Это величайший секрет, и она просит тебя, как её будущего мужа, сохранить его в тайне. Это только для твоих ушей. — Он набрал в грудь морского воздуха и собрал всю свою решительность. — Всё началось с войны между Фонсой Мудрым и Золотым Генералом…

Они ещё дважды прошли по песку туда и обратно, ступая по своим собственным следам, прежде чем Кэсерил закончил рассказ. Солнце превратилось в красный шар и уже почти касалось плоского морского горизонта, а бившиеся о берег волны потемнели и всё дальше накатывались на берег. Кэсерил был откровенен с Бергоном, так же как с Истой, и ничего не утаил, кроме разве что исповеди несчастной рейны. Рассказал он также и о Дондо, обитавшем ныне у него в животе. Лицо принца, красноватое от закатного солнца, было задумчивым.

— Лорд Кэсерил, если бы мне рассказал это кто-нибудь другой, я бы не поверил. Я бы решил, что этот человек безумен.

— Безумие могло бы быть вполне естественным следствием подобных переживаний, принц, но только не их причиной. Всё это правда. Я видел это сам и убедился. Я почти уверен, что тону в этом. — Неудачное слово вкупе с шумящими морскими волнами рядом заставили Кэсерила вздрогнуть. Интересно, заметил ли Бергон, что всё это время Кэсерил старался идти так, чтобы его собеседник оставался между ним и морем?

— Ты пытаешься представить меня героем детских сказок, избавляющим принцессу от злых чар поцелуем.

Кэсерил прокашлялся.

— Ну, одним поцелуем тут не обойтись, полагаю. Брак должен быть осуществлён, чтобы считаться заключённым законно. Заключённым с теологической точки зрения, я бы сказал.

Принц бросил на него непроницаемый взгляд. Через несколько шагов он сказал:

— Я видел твою честность в действии. Это… расширило мой мир. Меня вырастил отец, который всегда был осторожным, предусмотрительным человеком, вечно докапывающимся до тайных мотивов людей. Никто не может обмануть его. Но я видел, как он обманул сам себя. Если ты понимаешь, о чём я.

— Да.

— Было очень глупо с твоей стороны набрасываться на того рокнарского надсмотрщика.