Он искал слова — долго, прикрыв глаза.

— Начался шум… — сказал он, — свист… что-то свалилось мне на голову!

Он открыл рот, словно ему не хватало воздуха. Марек пощупал ему лоб, щеки и указал нам на дверь.

— Ладно, ладно, — сказал он Нерису. — Не надо волноваться. Вы здесь в надежном пристанище… Отдохните… Мы вернемся позднее.

Марек догнал нас в коридоре.

— Нерис болтает невесть что… — проворчал он. — Эта история со свистом… что она, по-вашему, означает?

— Гильотину; — объяснил аббат.

Мы стояли словно пригвожденные к месту. Это было так ужасно!

— Но тогда… — начал я. — Значит, он вспоминает?

— Исключается, — твердо заявил Марек. — Исключается, и это подтверждают проведенные нами эксперименты. Я думаю, он интерпретирует то, что испытывает… Драматизирует… У него еще остались небольшие проблемы с циркуляцией крови, происходит онемение конечностей, шумит в ушах… Само по себе это не вызывает опасений. Но меня огорчает то, что он сейчас рассказывает нам какие-то басни.

Мы спустились к Мареку в кабинет покурить и выпить по чашке кофе. Аббат продолжал хранить молчание.

— Надеюсь, — сказал я, — что вы не придаете никакого значения его досужим вымыслам.

— Нет… нет, разумеется.

Профессор пустился в технические объяснения, которые были для нас чересчур сложны. Он старался, как только мог, не выдать своего волнения. Я перебил Марека.

— В конечном счете мы так ничего толком и не узнали. Или, скорее, похоже, Нерис действовал в состоянии своего рода аффекта…

— Это одержимость, — пояснил аббат. — Изгоняющие дьявола осведомлены в этой области больше, нежели врачи. Как известно, некоторым одержимым удавалось безошибочно предсказывать грядущие события и…

— Аббат, — продолжал я, — скажите честно: он напугал вас? Вы и вправду верите в предчувствия?

— Почему бы и нет.

Тут разразился спор. Марек обозвал священника ясновидцем, аббат же упрекнул того в близоруком материализме. Все трое были раздражены, разочарованы словами Нериса и находились в тревожном состоянии, которое усиливалось с каждым часом. После обеда я предложил профессору предпринять вторую попытку. Мы вернулись к Нерису, который дремал.

— Есть один момент, — начал я, — который мы не совсем понимаем. Вы чувствуете боль в голове. Но в тот момент, когда вы приняли решение проглотить веронал, вы сделали это от боли или же уступили своего рода импульсу — более сильному, чем ваша воля?

— Этот вопрос для него слишком сложен, — заметил Марек.

Нерис искал ответа, ощупью пробирался среди загадочных воспоминаний.

— Я хотел спать, — наконец сказал он. — Я чувствую себя хорошо, когда сплю. Я убегаю…

— Значит, вы арестант?

Мне показалось, я увидел, как в его глазах блеснула злая, хитрая насмешка, но нет, это было всего лишь отражение лампы под потолком. Его взгляд не выражал ничего, кроме неизбывной скуки.

— Не знаю, — пробормотал он. — Я перестал думать. Думать так утомительно!

— Была ли у вас причина умереть?.. У других она имелась. А вот у вас? Вам тут нравилось. Вы ни в чем не терпели нужды. За вами прекрасный уход. Так в чем же дело?

Аббат наклонился к постели:

— Вам не нравится ваша голова?

— Я сожалею о своей настоящей.

— Но она такая же настоящая, как другая, — запротестовал Марек. — И даже лучше!

— Вы не понимаете, — тихонько сказал Нерис, потом добавил: — Я тоже не совсем понимаю… Но когда я стараюсь понять, у меня в голове шумит…

Он закрыл глаза и устало вздохнул.

— Если вы пожелаете исповедаться, — предложил аббат, — я тут, по соседству. Попросите меня позвать.

— Благодарю, — ответил Нерис.

Когда мы вышли, аббат нас остановил.

— Этот человек нуждается главным образом в моральной поддержке, — заметил он. — Как и все мы! Он здесь просто задыхается. Он живет жизнью подопытного кролика. За решеткой, как собаки Марека.

— Его можно было бы переместить в санаторий.

— Да нет же, не в этом дело. Все время одни белые халаты, запахи операционной, лекарства, наркотики, уколы. Не жизнь, а пародия на жизнь.

— Куда же ему податься в его состоянии? — спросил я.

Пожав плечами, аббат ушел и заперся в своей спальне. Вечером он отказался принять Марека. Наши отношения ухудшались. Аббат сердился и на меня, думаю, за то, что я часто принимал сторону профессора. Марек с трудом скрывал отвращение, внушаемое ему священником.

— Пожалуй, мне лучше покинуть клинику, — сказал мне аббат как-то утром, за завтраком, когда мы ели безо всякого аппетита, сидя напротив друг друга. — Я не нуждаюсь в лечении, которое мне навязывают. Здесь подлинный больной — ваш Марек.

— Мы должны поставить ему большую свечку, «моему» Мареку! Похоже, он спас Нериса.

Подобные стычки меня раздражали. Шушуканье аббата с Нерисом приводило Марека в ярость, потому что с некоторого времени Нерис по нескольку раз на дню требовал аббата к себе. Мареку хотелось бы узнать, что же они там потихоньку рассказывают друг другу. Но аббат не отвечал на его расспросы. Самое большое — он соглашался сказать: «Нерис — несчастный человек… Он всю жизнь страшился одиночества…» Или же: «Я составляю ему компанию… Мы болтаем».

Так долго продолжаться не могло.

Нерису стало намного лучше. Он уже вставал с кровати. У него явно не возникало никакого желания снова попытаться что-либо сделать себе во вред. Со своей стороны аббату больше нечего было делать в клинике, поскольку он отказывался от медицинских осмотров. Все мы начинали забывать про смерть Эрамбля и Мусрона. Я и сам испытывал большое желание вновь обрести свободу. Тем не менее остатки благоразумия еще удерживали нас в клинике… Что случится, когда аббат уйдет из-под наблюдения? Когда Нерис вернется к повседневным занятиям? Я совершенно откровенно поделился со священником своими опасениями.

— А будет то, что угодно Богу, — последовал ответ.

— Согласен. Но вы уверены в себе?

— Настолько, насколько это возможно.

— Вы уверены в Нерисе?

— Да. Неудавшийся опыт не повторяют.

Я обратился с вопросом и к профессору. Он был менее категоричен, решителен в суждениях, однако, как и я, считал, что мы попытались сделать невозможное. Если опасность еще существует, надо ее избежать.

— Если ничего не случится, — сказал я, — мы так никогда и не узнаем, почему умерли остальные.

— Узнаем ли мы об этом больше, если эти двое тоже погибнут? — возразил он мне.

Это было совершенно очевидно. С общего согласия мы наметили наш отъезд на послезавтра, и обстановка, похоже, разрядилась.

Аббат и Марек обменялись несколькими любезностями. Я воспользовался перемирием, чтобы позвонить Режине и назначить ей свидание. Потом я нанес визит Нерису. Он читал, укутавшись в теплый домашний халат, из которого торчала одна голова, и воспринял наше решение без эмоций. Впрочем, он знал, что мы не перестанем часто наезжать в клинику.