прав. В нашем распоряжении река, лес. Что еще нужно двум истомившимся в разлуке друзьям?

Собираем удочки. Димка договаривается с завом своей мастерской и переходит временно на двухдневную работу (он прикинул, что больше двух дней в неделю занят не будет) – и мы отправляемся за город.

Мы рады всему. Рады тому, что распоряжаемся, как нам заблагорассудится, своим временем, что мы вместе.

Солнце валится к горизонту. На нешироком плесе реки выложена золотая дорожка. Смотреть на нее больно. И поплавки видно плохо.

Мы сидим и тихо беседуем. Дима, кажется, восстановил прежнее равновесие и рассказывает обо всем, что пережил без меня.

– Я никогда не был так одинок, как в те дни, когда вернулся из Москвы, – говорит Дима. – Ты был далеко. А что может быть страшнее и тягостнее одиночества! Я запирался на сутки, двое, трое в своей комнатушке – обители раздумий, сомнений, тоски, – сидел, лежал. Спать не мог. Даже книги опротивели. В них открывался не тот мир, в котором я живу. Совершенно иной.

Я начинал читать и бросал. А время шло. Потом я спросил себя: «Сколько же можно пребывать в этом возвышенном уединении? К чему приведет оно? Что делать дальше? Ведь деньги, те деньги, которые прислал тебе друг, на исходе!» Решил стучаться во все двери «Кто хочет, тот добьется; кто ищет, тот всегда найдет!» Правильные слова Варька мне сказала как-то, что опасалась за меня. Боялась, как бы я не последовал примеру брата. Я посмеялся, сказал ей, что человек очень крепко привязан к жизни и оторваться от нее не так просто. Я ходил, стучался. Ничего не получалось, но я твердил:

«Нет ничего превыше истины, и она восторжествует». Потом добрался до артели Жить не стоит тогда, когда ты твердо знаешь, что ни ты сам, ни твоя голова, ни твои руки никому не нужны. Тогда надо уходить. А если не я сам, не моя голова, но хотя бы руки мои понадобились – надо жить. Жить и переносить любые испытания.

Дим-Димыч забросил удочку, и не успел поплавок успокоиться, как он опять выдернул его.

– Терпение! – сказал я. – Терпение, друг, тоже работа. И не из легких.

– Правильно, – засмеялся Дима. – Работенка эта не легкая. Самое главное – не запачкать душу и совесть. Ведь она постепенно налепливается, эта житейская грязь. А надо прожить чистым.

– Это задача мудреная.

– Пусть мудреная, но разрешимая. И каждый, почти каждый может добиться этого.

Солнце скрылось. На заречной стороне накапливалась прозрачная дымка. И до утра там обычно дремали легкие туманы.

Не торопясь, мы свернули свое нехитрое рыболовное хозяйство и зашагали домой. Вечер быстро переходил в ночь. Сумрак затоплял тихие городские окраины.

– А как у тебя дела с Варей? – спросил я.

Этого вопроса Дима не касался в своих откровениях. Мне казалось, что за время моего отсутствия после передряг, выпавших на долю друга, в их отношения проник холодок. По крайней мере он редко заводил разговор о «восьмом чуде света».

– А что тебя интересует? – в свою очередь спросил Дим-Димыч.

– Регистрироваться будете?

– Не знаю.

Ответ меня не устраивал. Он лишь давал новую пищу для предположений.

Мне уже давно казалось, что связь моего друга с Варей Кожевниковой вылилась в какую-то очень неопределенную, ничего не обещающую форму.

Я сказал просто:

– Зачем заставляешь меня гадать? Скажи правду.

Дима вздохнул. Мы шагали по булыжной мостовой. Она поднималась в гору.

Остановились, закурили.

Над городом по-хозяйски располагалась теплая осенняя ночь. Взошла луна.

Ее нежный голубоватый свет серебрился на реке.

Помолчав немного, Дима заговорил и, взяв меня под руку, повел вперед.

– Говорить, собственно, нечего. Время само покажет. Сейчас о женитьбе вопрос не стоит. Я получаю половину того, что зарабатывает она. Понимаешь?

Иждивенцем быть не хочу.

– Ей ты говорил об этом?

– Да.

– И как она?

– Клянется, что у нее хватит сил ждать. Она верит, что настанут лучшие времена.

«При таких ее взглядах, – подумал я, – можно поспорить, кто походит на луну и кто – на солнце».

– Ты говорил, что страшно одинок. А как же Варя?

Дим-Димыч мастерски, щелчком отшвырнул на середину улицы недокуренную папиросу.