важные. Вы не удосужились проверить, есть ли на аэродроме дежурный по фамилии Бартельс. Вас не заинтересовало, куда исчез ваш родственник Линднер. Вы до того растерялись, что не спросили у Панцигера документы, удостоверяющие его личность.

Земельбауэр стремительно вскочил, загремев стулом, и потребовал:

– Кто вы? Отвечайте быстро!

– Не шуметь! – строго предупредил я и хлопнул ладонью по столу. – Шум не в ваших интересах. Не делайте ничего такого, о чем бы вам пришлось сожалеть через несколько минут. Сядьте! Я не люблю, когда меня слушают стоя.

Во взгляде гестаповца была смесь удивления и ярости. Он не мог понять, с кем имеет дело. Мой уверенный и требовательный тон сразил его. Земельбауэр не сел, а плюхнулся в кресло, откинулся на спинку и замер, приоткрыв рот.

Я вынул из кармана и рассыпал на столе фотокопии писем и объяснения.

Они имели размер нормальной игральной карты.

– Вам и теперь еще неясно, с кем вы имеете дело?

Он едва заметно кивнул и с проворством фокусника извлек из кобуры пистолет. Выбросив руку вперед, скомандовал негромко и требовательно:

– Подлинники на стол! Немедленно! Слышите? Или я пристрелю вас!

– Сначала спустите с предохранителя, – ответил я, не шевельнув бровью.

– Вы, как ни прискорбно, довольно глупы. Придется объяснять… Дело в том, что, стреляя в меня, вы одновременно стреляете и в себя. Не буквально разумеется. Если мне суждено умереть сейчас, то вы умрете через неделю, то есть сравнительно скоро. Я умру от вашей руки, вы – от руки палача.

Собственно, разницы никакой. Перед вами копии. Ко-пи-и… А подлинники, как и Линднер, далеко отсюда. Если со мной произойдет какое-либо несчастье, оно послужит сигналом к тому, чтобы несчастье постигло и вас. Яснее, кажется, трудно объяснить. Короче говоря, вы должны быть кровно заинтересованы в том, чтобы я жил, и жил долго.

– Я брошу вас в подвал, – прошипел гестаповец, не отводя руки с пистолетом. – Я сгною вас живьем.

– Пожалуйста, – невозмутимо ответил я. – Если мне не суждено покинуть этот гостеприимный кров, то завтра Кальтенбруннер с удовольствием ознакомится как с вашим объяснением, так и с приписками на каждом письме.

Пистолет с глухим стуком упал на стол. Земельбауэр смотрел на меня словно загипнотизированный. Мне кажется, что, если бы я подал команду 'Голос!', он взвыл бы.

– Так лучше, – сказал я. – Мне понятно ваше состояние. Вкус побед очень сладок, вкус поражений горек. Чтобы оккупировать часть нашей территории, у вас хватило сил, а вот чтобы покорить нас, сломить наш дух, гут вы оказались слабоваты. Это следует запомнить А теперь выясним главное. С кем бы вы предпочли иметь дело: с оберштурмбаннфюрером Панцигером или с советским капитаном, то есть со мной?

Земельбауэр молчал. Возможно, только теперь он понял весь драматизм своего положения. Он смотрел в одну точку, кажется, на мои губы, и его глаза немного косили.

– Но учтите, – предупредил я, – Панцигер – это смерть при всех положениях, а я – жизнь.

Штурмбаннфюрер потряс головой и безнадежным тоном уронил короткую фразу:

– Я погиб при всех условиях.

– Если желание погибнуть у вас действительно велико, то вы можете погибнуть, – заметил я. – Но мне думается, вы хотите жить. И в этом нет ничего плохого. К тому же, говоря откровенно, выбор зависит от вас самих.

Наконец гестаповец настолько овладел собой, что к нему вернулось чувство осторожности. Он встал, прошел к двери, повернул ключ в замке и вернулся к столу.

– Но кто же состряпал этот маскарад? – вдруг спросил он.

– Это уже чисто профессиональный вопрос. Но я отвечу на него: ваш покорный слуга.

– Майн гот! Но как?! – воскликнул Земельбауэр. – Скажите же! Теперь я не страшен, теперь мне следует бояться. Как вам удалось?

Я ответил, что воспользовался его, Земельбауэра, оплошностью.

– Моей? – изумился штурмбаннфюрер.

– Вы правильно поняли, именно вашей. Ответьте мне: почему во время допроса Булочкина, назвавшего сразу две фамилии – Перебежчика и Угрюмого, вы отдали распоряжение арестовать лишь одного Перебежчика?

Земельбауэр беспомощно развел руками – он не по дозревал во мне разведчика.

– Вот эта оплошность и погубила вас. Мы схватили Угрюмого, а он оказался Линднером-Дункелем. А потом всплыли на поверхность письма.

Штурмбаннфюрер застонал. Лицо его перекосилось.

– К чему такое отчаяние! – сказал я. – Вы должны, как ни странно на первый взгляд, благодарить бога за случившееся. Ведь письма могли попасть не ко мне, а к Панцигеру. Судите сами: жизнь у вас теперь никто не отнимет.

Ваши заслуги, чины, ордена, должностной оклад, привилегии – все остается при вас. Окончится война, и ваша слава, почет, уважение и прочее – все, решительно все останется вашим личным достоянием Цена? Небольшие услуги, о которых будете знать вы, я и еще один человек Это ничто в сравнении с топором. Мне