распоряжение дежурному, а на дежурство с восьми вечера заступает Вьюн – потомок Чингисхана. Сам Воскобойников выехать и не подумает. Это уже проверено. Вьюн посадит наряд автоматчиков с ручным пулеметом на машину и помчится на тот берег, чтобы обратно уже не вернуться.

Из двадцати бойцов в наряде четырнадцать человек – наши люди. Как они поступят с шофером и с теми шестью которые не пожелают последовать их примеру, – подскажет само дело.

На шестом километре от города машина свернет на проселок, ведущий к бывшему совхозу 'Десять лет Октября', и пройдет по нему до спуска в овраг.

Здесь командование примет Русаков.

Сейчас он сидел, вытирая платком потное лицо, и ждал, когда мы скажем свое мнение относительно деталей плана. Главное, что смущало всех, – это способ переброски самого Русакова к оврагу, точнее, не самого, а с Угрюмым.

Один Русаков обходился и без нашей помощи. Карманы его были забиты разными «липами», годными на короткое время. А вот с Угрюмым – дело другое. Кто может предсказать, что взбредет ему в голову? Кто может гарантировать успех задуманного предприятия?

– Поступим иначе, – сказал Демьян после долгого раздумья и объяснил, как он представляет себе осуществление плана.

– А Угрюмого предупредим? – спросил Костя.

– Придется, – ответил Демьян. – Тут в прятки играть нечего. И сделаем это сейчас, не откладывая в долгий ящик.

Вчетвером мы спустились в убежище.

Челнок и Угрюмый продолжали играть. Увидев нас, Челнок смешал фигуры и встал. Демьян сел на его место, отодвинул шахматную доску и обратился к Угрюмому:

– У меня к вам несколько слов.

Угрюмый спокойно смотрел, и нагловатая усмешечка бродила по его тонким губам. Он ждал вопроса.

– Вы стремитесь попасть на Большую землю?

– Это устраивает больше вас, нежели меня.

– Меня больше устраивает повесить вас, – отчеканил Демьян. – Сегодня.

Сейчас. Сию минуту. Такое право дала мне Советская власть. Если вы надеетесь на меня, то жестоко ошибаетесь.

Угрюмый, кажется, только сейчас понял, что Демьян – тот человек, в руках которого его жизнь.

– Простите, – в некотором замешательстве произнес он. – Быть может, я не прав. Я ведь учитываю и то, и другое. Если скажу, что стремлюсь быть повешенным, то вы же не поверите мне?

– Можно короче! – потребовал Демьян. – Без этих выкрутасов.

– Что же мне сказать? Стремлюсь ли я на ту сторону? Да, конечно. Я дам вам человека, который стоит дороже меня. Пора покончить со всем, что было.

Хватит! Я решил выйти из игры.

– Это другой разговор, – заметил Демьян. – Вам только так и можно было решить, а теперь слушайте. Сегодня, как только стемнеет, вы в компании вот этого молодого человека, – он показал на Костю, – отправитесь на противоположный берег. На том берегу вас встретит другой человек, – Демьян кивнул в сторону Русакова, – и поведет дальше. Предупреждаю на всякий случай: при первой попытке бежать или обратить на себя чье-либо внимание вы получите пулю. А полицейский найдет что сказать.

– Я понимаю, – проговорил Угрюмый и спросил: – Обязательно сегодня?

– Вас это не устраивает?

– Не в этом дело. Не в этом… Очень жаль!

Он умолк с явным расчетом, что его станут расспрашивать. Но мы молчали.

Убедившись, что фраза 'Очень жаль!' не произвела того впечатления, на которое он рассчитывал, Угрюмый продолжал свою мысль:

– Я бы очень хотел притащить вам письма оберстлейтенанта Путкамера.

– Письма! – усмехнулся я. – А мы поняли, что они хранятся в сейфе штурмбаннфюрера Земельбауэра.

– Вы правильно поняли. Но мне хочется вынуть их оттуда.

Демьян переглянулся со мной.

– Интересно! Это каким же путем?

– Я же не Булочкин, – фыркнул Угрюмый. – Если говорю, что хочу принести, значит, могу принести. Для этого нужны два часа без этих вот штучек, – и он дрыгнул ногой, закованной в браслет. – Земельбауэр, конечно, не ведает, что стряслось со мной.

– А вы уверены, что письма лежат в сейфе и ждут вас? – поинтересовался я.

Угрюмый досадливо поморщился:

– Все ясно. Вы тоже не из тех, кто любит рисковать. Что ж, есть выход: пусть моим последним днем на этом шарике будет день, когда вы откроете дверцу сейфа и возьмете в свои руки письма. А до этого дня я буду жить.